Фарсалия или поэма о гражданской войне - [11]

Факел угрюмый поднесть. Оторвать меня смогут не раньше,

Чем обниму я, о Рим, твой труп: и твою, о Свобода,

Невоплощенную тень провожать я буду до гроба!

Так да свершится: весь Рим себе в жертву враждебные боги

305 Требуют: крови ничьей мы у жадной войны не отнимем.

О, если б вышним богам и Эребу явилось угодным

Эту главу осудив, предать ее всем наказаньям!

Деций[154] себя обрек и раздавлен был вражьей толпою;

Пусть же меня поразят оба лагеря; стрелами Рейна

310 Варваров орды пронзят: пролагая сквозь копья дорогу,

Смело приму на себя всей битвы кровавые раны.

Всех людей искупи, моя кровь: пусть это убийство

Тяжкую пеню сотрет, заслуженную римским развратом,

Но для чего погибать народам, податливым к игу,

315 Любящим жесткую власть? Меня лишь мечом поразите —

Воина призрачных прав и напрасного стража законов!

Смерть эта мир принесет, конец трудам и страданьям

Всех гесперийских племен: властителю после Катона

Незачем будет война. Почему не поднять за Помпея

320 Знамя общественных сил? Если будут с ним ласковы судьбы,

Это не значит еще, что во зло свое право над миром

Он обратить порешил: пусть со мной, как с бойцом, побеждает,

Но не присвоит плодов!». Сказал; и острым стрекалом

Гнев он тогда возбудил и юноши пыл безрассудный,

325 В сердце его заронив к усобице страстную жажду.

Феб между тем разогнал холодные сумерки утра,

С шумом раскрылася дверь: непорочная Марция[155], ныне

Сжегши Гортенсия прах, рыдая, вбежала к Катону;

Некогда девой она разделила с ним брачное ложе, —

330 Но, получив от нее трех потомков — награду супруги, —

Отдал пенатам другим Катон ее плодовитость,

Чтобы два дома она материнскою кровью связала.

Здесь, — ибо урна теперь Гортенсия пепел сокрыла, —

С бледным от скорби лицом, волоса по плечам распустивши,

335 В грудь ударяя себя непрерывно рукой исхудалой,

Пепел сожженья неся, сейчас она так восклицала,

Только печалью своей желая понравиться мужу:

«В дни, когда жаркая кровь, материнские силы кипели,

Я, повинуясь тебе, двух мужей, плодородная, знала.

340 С чревом усталым теперь, я с исчерпанной грудью вернулась,

Чтоб ни к кому не уйти. Верни договор нерушимый

Прежнего ложа, Катон; верни мне одно только имя

Верной жены; на гробнице моей да напишут — “Катона

Марция”, — чтоб века грядущие знали бесспорно,

345 Как я, тобой отдана, но не изгнана, мужа сменила.

Я к тебе прихожу не как спутница радости или

Счастья: иду для забот — разделить и труды, и лишенья.

В лагерь позволь мне пойти: безопасность и мир для чего мне?

Будет ли ближе меня Корнелия[156] к битвам гражданским»?

350 Внял этой речи Катон; и хоть чуждо суровое время

Брачному ложу, и рок скорей на войну призывает,

Он порешил заключить договор и без пышности праздной

Строгий обряд совершить, призвав во свидетели вышних.

Здесь вереницы цветов не висят, как в праздник, у входа,

355 И на дверных косяках не белеет, спускаясь, повязка[157];

Свадебных факелов нет, не на ножках из кости слоновой

Ложе стоит, и покров золотым не сияет узором;

Не запрещает жена, осенив венцом башненосным

Юной невесты чело, касаться стопою порога.

360 И покрывала багрец, защищающий стыд новобрачной,

Не закрывает сейчас головы, боязливо склоненной;

Пояс в камнях дорогих не стянул широкой одежды,

Шее достойного нет ожерелья, и с плеч не свисает,

Только предплечья укрыв, с рукавами короткими платье.

365 Нет! Но супругой была, сохраняя наряд свой печальный,

Так же, как мать сыновей, обнимала заботливо мужа.

Пурпурной шерсти краса[158] под скорбною тканью скрывалась;

Шуток обычных здесь нет; не рассеет угрюмого мужа

Праздничный шум за столом по обычаю древних сабинов[159].

370 Не было подле семьи, не сошлись на свадьбу родные:

Так обвенчались в тиши, довольствуясь Брутом за свата.

Космы Катон запустил на своей голове непорочной

И на суровом лице запретил появляться веселью;

С дня, как впервые узрел оружие яростной брани,

375 Стричь перестав, седины спустил на лоб непреклонный

И борода у него отрастала как знаменье скорби.

Время имел только он, лишенный пристрастья и гнева,

Весь человеческий род оплакивать. К старому ложу

Не прикоснулся он вновь; даже праведной связи враждебна

380 Воля его. Таковы и нрав, и ученье Катона:

Меру хранить, предел соблюдать, идти за природой,

Родине жизнь отдавать; себя неуклонно считал он

Не для себя одного, но для целого мира рожденным.

Пир его — голод смирить; чертога великолепье —

385 Крышу иметь над собой в непогоду; богатое платье —

Грубую тогу надеть по обычаю римских квиритов[160].

Да и в утехах любви лишь одно продолжение рода

Он признавал. Был он Риму отцом, был Риму супругом:

Чести незыблемой страж; справедливости верный блюститель;

390 Общего блага борец; ни в единый поступок Катона

Не проникало вовек, чтобы тешить себя, сластолюбье.

Тою порою Помпей, отступая поспешно с войсками,

В город кампанский[161] вошел — поселенца дарданского стены.

Здесь укрепиться решил; и отсюда, навстречу движенью

395 Цезаря, выслал вперед отрядов рассеянных части, —

Там, где тенистый хребет Апеннин в холмы превращает

Глубь италийской страны и вздымает великие горы,

Главы которых порой высоты достигают Олимпа,

400 Горная тянется цепь, отделяя от Нижнего моря