Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [9]

— А что ты думаешь обо всём этом?

— Ничего не думаю. Всё это чепуха. Чепуха и несерьёзно. Если все враги такие, как я, то здесь какое-то страшное недоразумение и скоро всё выяснится… Интересно, что когда Берия угрожал стереть в порошок всех, я аплодировал ему и кричал: „Правильно!“»

Сурен Газарян

* * *

Лето 1937 года прошло под знаком предстоящего приезда в Тбилиси футбольной команды басков. Болельщики гонялись за билетами — в ход шли любые меры: знакомство, переплата, долгое стояние в очереди у касс. Папин друг дядя Валико, страстный поклонник футбола, сумел-таки достать билет на стадион «Динамо». Накануне игры — кажется, это был самый конец июля, тридцатое число, — он забежал к нам, весь взмыленный, всклокоченный, и радостно сообщил:

— Вырвал!

Папа, абсолютно равнодушный к этой игре, со скептической улыбкой пожал плечами. Помню, как возмутился такой реакцией Валико:

— Что ты понимаешь! Я видел, как один энтузиаст менял новенький велосипед на билет! А ты мне тут говоришь!

Сценка выглядела так забавно, что мы с мамой не выдержали и рассмеялись: ведь папа не проронил ни одного слова, он просто улыбался, а дядя Валико — всегда такой серьезный, даже степенный, с его любовью к исторической литературе, особенно к античной, — выглядел сейчас простым мальчишкой. Он часто пересказывал особенно понравившиеся места в очередной прочитанной книге и произносил слово Византия с ударением на А.

Они с женой и трёхлетней дочкой жили неподалёку, часто приходили в гости. У девочки были прелестные локоны чуть рыжеватого цвета, и мне нравилось играть с ней, причёсывать её, просовывая в каждый локон палец, как в трубочку. Я, семилетняя, чувствовала себя намного старше.

В день пресловутого матча мы отправились в Ботанический сад, гордость и любимое место развлечений тбилисцев. Папа рассказывал мне, что саду скоро исполнится сто лет. Здесь такая красота на каждом шагу, что разбегаются глаза. Мы гуляли по саду, а папа без конца рассказывал об окружающих нас деревьях, поглаживая их стволы с такой любовью, будто они живые существа. Видимо, так оно и есть, и я с каждым посещением сада всё больше верила в это. Наконец мы добрались до глубокого ущелья, по которому водопадом скатывается речка Цавкисисцкали. Над ней перекинут красавец-мостик — такой лёгкий, изящный, что кажется, будто он парит над ущельем. Когда мы переходили по нему, я с восторгом и замиранием сердца смотрела вниз, на шумящий водопад, но страха не испытывала: мостик железобетонный, надёжный. Много лет спустя в книге очерков Сергея Городецкого я прочла, что автором этого технического шедевра был муж его сестры А. К. Васильев, главный архитектор Тифлиса в конце XIX века.

Домой мы возвращались через район Майдана, где есть ещё один старинный мост: его называют Ишачьим мостом. По нему можно пройти в другой район города, чтобы полюбоваться синей мечетью, с минарета которой кричит муэдзин, и Метехским замком. Недавно я где-то вычитала, что в средневековых школах ученика, одолевшего теорему Пифагора, переводили в бакалавры, а теорему называли «ослиным мостиком». Не знаю, есть ли у этих мостов смысловая взаимосвязь с их забавным названием, а может быть, это просто совпадение. Тифлисский «Ослиный мост» давно заменили новым: он называется Метехским. А синей мечети уже нет…

* * *

«Я очутился в кабинете следователя Айвазова. Я знал его по совместной работе в Армении с 1929 года. Знал его как способного исполнительного работника. Я помог ему переехать на работу в Тбилиси, где он родился, вырос, учился. В Тбилиси жили его родные, в НКВД Грузии работал его младший брат Иван Айвазов.

Айвазов был знаком с моей семьёй, часто приходил к нам домой, любил возиться с детьми. Когда Айвазов вступал в партию, я дал ему рекомендацию. Айвазов долгое время работал в моем подчинении, занимая должность начальника отделения.

Он принял меня любезно, даже с улыбкой.

— Ну, Сурен, как жизнь? Садись. Ох и жара! Я представляю, что делается у вас внизу.

Я молчал.

Он перебирал какие-то бумаги, не обращая на меня внимания.

— А ты знаешь, сегодня я встретил твою Любу на улице, — сказал Айвазов. — Она шла со Спартаком, не хотела даже поздороваться со мной, но я её остановил, спросил, как она живёт, как дети, как мать. Люба очень неохотно говорила со мной, не понимаю почему.

Я молчал.

— Я сказал Любе, что если ей что-нибудь понадобится, может без стеснения обращаться ко мне, но Люба сказала, что она ни в чём не нуждается, и даже посоветовала мне не компрометировать себя общением с врагом народа. Прямо так и сказала.

Чтобы прекратить эти терзания, я спросил:

— Кто будет вести мое дело?

— Твое дело поручено мне. Мы же с тобой старые знакомые и, думаю, договоримся. Давай приступим к делу. Так вот, я сейчас должен уйти. Вот тебе бумага, ручка и чернила. Сам напиши свои показания. Только имей в виду: твои показания должны быть начаты с ответов на эти три вопроса.

Айвазов протянул мне клочок бумаги, на котором были написаны следующие вопросы: 1. Кто завербовал вас в контрреволюционный заговор в НКВД Грузии? 2. Какую вредительскую работу вы проводили как член контрреволюционного заговора? 3. Кого в свою очередь вы сами завербовали в контрреволюционный заговор?