Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [11]
Мне хочется вернуться к нашей Экзархской площади, потому что, во-первых, здесь стоит очень любопытный дом, где живут наши знакомые. Когда-то это был небольшой скромный дворец последнего грузинского царя Георгия XII, сына Ираклия II, которого народ любил за храбрость и усердие по объединению Грузии в единое государство. Теперь площадь справедливо переименовали в площадь Ираклия. За невысокий рост его называли любовно патара кахи, что означает «маленький кахетинец». Георгий в сложнейшей политической обстановке продолжал дело отца и уж наверняка заслужил, чтобы этот дом, его последнее пристанище в Грузии, сохранили потомки. Но этого не случилось: в восьмидесятые годы дом снесли. Только домик в Гори, где родился «легендарный Сосо», удостоился чести стоять века, даже уютно укрылся в неком подобии футляра, выстроенного над ним, и теперь поклонники отца народов могут совершать туда паломничество. А дома Георгия XII из рода Багратионов словно и не было…
«Никогда не говори „во-первых“, если у тебя нет „во-вторых“», — наставляла нас первая учительница русской литературы Сусанна Вартановна. Но у меня есть и «во-вторых», хотя оно для меня самое главное, можно даже сказать «первее первого», как любила повторять в детстве моя дочь, когда побеждала в каких-нибудь играх или соревнованиях. Отсюда, от площади Ираклия, начинается улица моего детства, улица Чахрухадзе. Её прежнее название — Багратионовская, я об этом узнала, едва научившись читать, по надписи на конвертах: после нынешнего названия улицы в скобках стояло «бывш. Багратионовская». Это «бывш.» невероятно интриговало и раздражало меня, пока я не спросила у мамы. Все оказалось до примитивности просто. За мою долгую жизнь часто случалось, что какое-то слово или чей-то поступок, а порой загадочное переплетение обстоятельств становились предметом длительных раздумий, предположений, волнений и, как следствие, неадекватных выводов. Вот тогда я вспоминаю это «бывш.» и оказываюсь права: всё разрешается наилучшим и самым безболезненным образом, минуя непроходимые камни и болота, которые я успела нагородить в своем воображении.
Григол Чахрухадзе почти неизвестен русскому читателю. Уже живя в Москве, я прочла сборник его од «Тамариани», впервые переведённых на русский язык литературоведом Шалвой Нуцубидзе и изданных в самый тяжёлый год войны, 1942-й, издательством Тбилисского университета. Чахрухадзе — старший современник Руставели. В своих стихах он воспел царицу Тамару[7], её блистательное правление. Вокруг судьбы и творчества этого средневекового одописца скрещивались копья историков, философов, литературоведов. Академик Н. Я. Марр высказывал даже такую версию: Руставели и Чахрухадзе — одно и то же лицо, на самом деле Чахрухадзе — это фамилия поэта, а Руставели означает место его рождения, то есть руставский, из Рустави.
Не знаю, до чего доспорились учёные, но я лет десять-двенадцать назад с огромным интересом прочитала некоторые работы на эту тему. Мне показалось любопытным, что в поэме Руставели «Витязь в тигровой шкуре» есть заимствования из «Тамариани» Чахрухадзе, — точно так же, как в «Задонщине» Софония Рязанца можно найти множество прямых цитат из «Слова о полку Игореве». Впрочем я, кажется, вторглась не в свою область…
Память ведёт меня по небольшой старинной улице, и ностальгия по ней не отпускает меня вот уже сколько десятилетий. Моя улица и её жители — это воплощение всего, что мне нравится в Тбилиси и тбилисцах: артистичность, яркость, темперамент, талант, ирония, верность традициям, ораторская приподнятость речи, некоторая бесшабашность, «кинтоизм», как определяет это поэт Иосиф Гришашвили в своей блистательной книге «Литературная богема старого Тбилиси». Я не знаю более преданных друзей, чем тбилисцы, широких, щедрых, бескорыстных. Наверное, я опять пристрастна и необъективна, но я люблю этот город и его жителей, независимо от их национальности и социального положения. А разве в любви можно быть объективным? Тбилиси — моя родина, что бы там ни говорили и писали умники-философы, пытаясь вывести формулу, определяющую право человека называть своей родиной то или иное место на земном шаре. Чувство родины не обязательно связано с местом рождения, оно как любовь: либо есть, либо нет, и никто не вправе решать за меня, где моя родина, — это территория моих чувств.
«Я ещё не закончил писать, как вошёл Айвазов.
— Ну что, пишешь? А ну, посмотрим.
Он взял исписанные листы и стал читать. Прочитав несколько строк, он вырвал у меня листок с недописанной фразой и сказал:
— Кому нужна эта ерундистика? Я же сказал, как надо писать показания.
— Других показаний у меня не будет, — твёрдо сказал я.
— Тогда у меня будет другой разговор, и пеняй на себя.
— Пытки не заставят меня оговорить себя и других.
— Это мы ещё посмотрим.
Он позвонил в комендатуру и вызвал выводящего.
Через день или два меня снова вызвали. Айвазов, как ни в чём не бывало, был со мной любезен. Улыбался и заводил разговор на посторонние темы. Жаловался, что устаёт, как собака, и совершенно не знает личной жизни. Не прошло и пяти минут, как в кабинет Айвазова вошли Савицкий, Кримян и Давлианидзе.
