Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [7]

Справедливости ради хочу заметить, что это не самое смешное объявление в моём городе. В конце Пушкинской улицы на витрине маленькой мясной лавки периодически появлялось объявление, написанное от руки и пришлёпнутое к стеклу хлебными мякишами: «Прадаёца свежи барани ум» — и всем понятно, что в лавку привезли свежие бараньи мозги.

Когда лет десять назад я приехала в Тбилиси и прошлась по знакомым улицам, на месте магазинчика Цхонебули стоял новенький павильон с малопривлекательным, незапоминающимся названием. Заглянула — оказалось, это рекламное агентство. В какой же степени нужно быть равнодушным к прошлому своего города, подумала я, чтобы не воспользоваться таким подарком судьбы и не назвать своё агентство «Цхонебули»! Вдобавок, это продемонстрировало бы профессионализм рекламистов. Но, увы…

К слову сказать, в тот же мой приезд в Тбилиси я ехала на машине от старого района Майдана, собираясь выйти именно в этом месте, но забыла название улицы, образующей угол с улицей Леселидзе. Я обратилась к водителю с просьбой остановиться возле бывшего магазина Цхонебули. Неожиданно колёса вильнули в сторону, машина резко затормозила, а пожилой шофёр, не выпуская из рук руль, повернулся на 180 градусов, лицом ко мне, и, вытаращив глаза, удивлённо спросил: «Ва-а-а! Тэбэ что, сто лет?» Даже в экстремальной ситуации тбилисцы не теряют чувства юмора.

Мы с папой поворачиваем налево и спускаемся по Чалаубанской улице — той самой, название которой я так опрометчиво забыла спустя годы, — к небольшой, удивительно красивой площади, чуть наклонной, как площадь Кампо в Сиене. Конечно, это сравнение пришло мне в голову позже, когда я путешествовала по Тоскане, открывая в каждом её городе что-то общее — пусть даже небольшие черточки — с моим Тифлисом.

Площадь в довоенные годы называлась Экзархской, потому что здесь, в своей резиденции, жил экзарх, глава Грузинской православной церкви. Позже там поместили городское управление милиции, а площадь назвали именем Бебеля, хотя ни экзархом, ни милиционером он не был.

В центре площади — небольшой парк, но мы называем его садиком. Вообще, в Тбилиси принято называть садами то, что в Москве именовалось бы парком: сад «Муштаид», сад «Стелла», сад «Арто», Александровский сад, наконец, сад Гофилэкта, летнего филармонического театра.

Именно в саду Гофилекта, примерно осенью 1944 года, я впервые увидела пленных немцев. Они что-то строили или ремонтировали там, ограждённые от гулявших редкой металлической сеткой. Мы с кузиной перекидывались теннисным мячом и случайно забросили его за ограду. Подошли к строительной сетке, хотели попросить вернуть нам мяч, а с той стороны уже направлялся к нам светловолосый, голубоглазый юноша с нежным румянцем на совсем ещё детском лице. Он улыбнулся и перебросил нам мяч. Кузина поймала его, поблагодарила, а я, как истукан, стояла и во все глаза смотрела на этого мальчика, немца, фашиста, и думала: неужели это он мог убить моего дядю Сашу, ранить Германа Хуцишвили и оставить его на всю жизнь инвалидом на одной ноге, убить мужа моей тёти, обездолив двух её сыновей, моих двоюродных братьев? Я понимала, что должна ненавидеть его и обязательно сказать ему, какой он гадкий фашист и преступник, — ведь я довольно сносно объясняюсь на немецком — но ничего похожего на ненависть в душе или в сердце (кто знает, где, в каком органе таится ненависть?) не могу отыскать. А пленный немец всё улыбается, улыбается и говорит, тыча себя пальцем в грудь: «Вилли! Вилли!»

В нашем экзархском садике нет никаких ограждений, только кустарник окружает его территорию. Дорожки и узенькие тропинки посыпаны толчёным кирпичом. Нас из окрестных домов приводят сюда родители и оставляют дышать свежим воздухом, играть, знакомиться друг с другом. Здесь есть столики, за которыми мы играем в шашки, шахматы, «блошки», — всё можно получить в небольшом киоске напрокат. Там же можно попросить вкусную булочку, небольшую бутылочку кефира. Денег у нас с собой нет, но когда за нами приходят родители, они расплачиваются с киоскёром, а уж она знает, сколько булочек съел Кока, сколько бутылочек кефира выпила Натуся…

Когда пройдут годы, мы вырастем и станем школьниками, некоторые из нас не перестанут приходить сюда. Совсем иной соблазн влечёт нас в этот садик: через дорогу, в старинном доме, на первом его этаже всегда распахнуто окно, откуда льются дивные звуки. Здесь живёт блестящий педагог, пианист и концертмейстер Шведов. Под его аккомпанемент распеваются и репетируют лучшие певцы нашего оперного театра: Надежда Цомая, Мери Накашидзе, Петре Амиранашвили, иногда популярнейший Давид Гамрекели, известный бас Батурин. А во время войны, когда в Тбилиси были эвакуированы артисты Киевского оперного театра, в нашем садике можно было послушать М. И. Литвиненко-Вольгемут, Ю. И. Кипоренко-Даманского, Н. А. Частия, М. С. Гришко. Не только дети, но и взрослые приходили сюда, чтобы, замерев, насладиться прекрасными ариями, романсами, а порой и дуэтами.

Опера в Тбилиси — больше чем просто опера: это традиция, образ жизни, ритуал, наконец потребность. Мы ходили в оперу всей семьёй, с друзьями, с соседями. Нас приучали к ней с детства и водили на спектакли раньше, чем в театр кукол и ТЮЗ. Даже мальчишки во дворе распевали оперные арии. Недавно я попыталась подсчитать, сколько же оперных спектаклей довелось мне послушать в нашем прекрасном оперном театре. Получилось двадцать пять! А ведь я прожила в Тбилиси всего-то восемнадцать лет. Некоторые спектакли я видела с участием разных исполнителей. Так, «Кармен» я слушала с Верой Давыдовой, с Марией Максаковой, с Надеждой Цомая. А когда приезжала из Баку Фатима Мухтарова, весь город жил этим событием: подобной Кармен, пожалуй, я больше не видела. Многие знатоки и любители оперного театра, возможно, станут возражать и доказывать совсем другое, но это абсолютно бессмысленно: моя Кармен — это легендарная актриса из моего детства, Фатима Мухтарова. Точно так же настоящей Аидой навсегда осталась в моей памяти потрясающая Елизавета Гостенина — не только великолепная певица, но и актриса мощного драматического дарования. Интересно, что все эти имена я помню с самого детства, и, чтобы написать о них, мне не потребовалось заглядывать ни в какие справочники — просто я их помню.