Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [5]
Я смеюсь, чуть-чуть обижаюсь и возражаю:
— Это не морковка, а палец!
Тогда он делает большие глаза и с недоумением спрашивает:
— Значит, я вру?
— Что вы, конечно нет, вы просто шутите!
Мы оба смеёмся, а он зовёт моих родителей и восклицает:
— Первый раз вижу такого находчивого ребёнка!
Есть ещё дядя Хуцишвили, которого я так и называю, по фамилии, потому что его зовут Герман, но мне известно, что Герман — это персонаж оперы Чайковского «Пиковая дама». Меня с самого младенчества водят в оперу, и я знаю: люди на сцене не всамделишные, а просто артисты. Нельзя же папиного друга называть, как этого оперного Германа, не настоящего и такого странного, который то кричит: «Сегодня ты, а завтра я!», то повторяет, как в детской считалочке: «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, туз!»
Ещё к нам приходит загадочный человек совсем маленького роста. Это не друг, а просто папин знакомый. Я не знаю, как его зовут. Он постоянно на что-то жалуется папе, просит посоветовать, помочь. У него маленькие, сухонькие ручки карлика, как у лилипутов в цирке. Зимой, когда у нас стоит печка-времянка, он греет их о печную трубу. Руки красные, замёрзшие, но мне кажется, что это жар подпалил и закалил их докрасна, и теперь они уже не боятся ни холода, ни жары, поэтому так спокойно обнимают горячую чёрную жесть печной трубы. «Понимаешь, я вхожу, а у неё, извини за выражение, бельё висит на веревке! — говорит он громким шёпотом и совсем тихо добавляет: — Сирцхвили!» (стыд, позор). Я запоминаю его тираду и долгое время стараюсь не употреблять в своей речи слово бельё — раз он извиняется за него: наверное, оно не совсем приличное. Он мне не нравится, но мне его жалко. Папа опекает его. Я думаю, потому, что ему тоже жаль этого маленького человека.
Вообще, папа любит всем помогать, заботиться обо всех — о своих двух братьях, трёх сёстрах, их детях, моих двоюродных братьях и сёстрах. Мамины подруги не входят в число опекаемых, они сами по себе — тётя Тамара и тётя Шура: им по двадцать шесть лет, как и маме, они совсем не похожи на своих нынешних однолеток, они дамы! Представить себе сегодняшних ровесниц моей мамы дамами совершенно невозможно: они просто девчонки — и до пятидесяти лет, а то и дольше стараются сохранить облик эдакой повзрослевшей девушки.
Мама… Скоро сорок лет, как её нет со мной, но свет её любви, её тепла, ясного ума, доброй мудрости и тихого терпения до сих пор идёт ко мне, к моим детям из бесконечного небытия, как свет далёкой, исчезнувшей звезды. Он сияет в моём доме в дни радости и согревает ласковым, нежным теплом в дни печали. Я вижу её перед зеркалом старинного шифоньера, когда она оглядывает себя в последний раз перед выходом из дома. От неё пахнет духами «Красная Москва» и французской пудрой «Лориган» от Коти из коробочки, разрисованной жёлто-белыми пуховками. Мне кажется, если отыскать тот шифоньер и заглянуть в его зеркало, то можно увидеть в нём маму, молодую, красивую…
Больше всего папа заботится о дяде Гургене, потому что он моложе папы и у него нет жены. С ним я немного робею: у него строгий вид, он почти всегда молчит и очень странно ведёт себя за столом. Кавказское застолье — это многолетний ритуал, с культурой пития и организованным ведением тостов, беседы, танцев и песнопений. Не знаю, как это происходит сейчас, но в моём детстве ритуал соблюдался неукоснительно: никому и в голову не могло прийти хоть как-то нарушить его. Пили только вино, водка на стол вовсе не подавалась, тосты произносил тамада, следуя незыблемым правилам при определении их очерёдности. А дядя Гурген пил только водку. Для него одного делалось исключение, причём совершенно немыслимое: он просил у мамы чайный стакан, наливал в него примерно две трети водки и никогда не подливал больше. Бутылку просил убрать и пил понемногу, не пропуская ни одного тоста. Если у нас сидел гость, который впервые оказался за одним столом с дядей Гургеном, то всегда возникал маленький конфликт: гость возмущался таким самоуправством, недоумевал. А папа, с неизменной примирительной улыбкой, чуть снисходительно заявлял: «Не обращайте внимания, он фармазон», — при этом последнее слово выговаривал по-грузински: пармазони. Что это означало и почему эти слова имели магическое действие? Гости соглашались — я не понимала.
Однажды я посетовала, что дядя Гурген мало говорит. Папа объяснил, что у него невероятно трудная, к тому же секретная работа в НКВД: там не принято болтать. Это вызывало уважение. Кроме того, Гурген был очень эрудированным, кристально честным и преданным советской стране человеком. Из-за большой занятости он не мог даже самостоятельно купить себе машину и попросил об этом папу. Помню, как на улице раздался настойчивый гудок автомобиля — и мы, дети, в тот момент увлечённые какой-то игрой во дворе, выскочили из ворот на улицу и замерли в изумлении. На мостовой, прижавшись к тротуару, стояла лимонно-жёлтая машина странного устройства: там, где положено быть багажнику, приподнята кверху дверца, и сидят папа и какой-то незнакомый мужчина, а за рулём дядя Гурген. Потом папа объяснил мне, что машина называется «жук». Я видела такой автомобиль единственный раз за всю свою долгую жизнь.
Молоденькая учительница Аня — впервые в Италии! В стране своей мечты, в стране, которая для нее упрямо ассоциируется с романтикой и приключениями!И романтические приключения СЛОВНО БЫ ЖДУТ Аню… Вот только — романтики этой, на первый взгляд, вполне невинной, становится для нее ЧТО-ТО МНОГОВАТО!Красавец-итальянец разыгрывает АБСОЛЮТНО ШЕКСПИРОВСКИЕ страсти, а русский поклонник не уступает ему ни на йоту…От такого «полета» невольно хочется спастись, — и, как ни странно, спасение предлагает немолодой, серьезный бизнесмен, — явно «не герой романа» Ани!
… Командировка в старинный волжский город.Для блестящей московской переводчицы Кати это — даже не работа, а приятный отдых.Посмотреть на местные достопримечательности…Разобраться, стоит ли продолжать затянувшийся, безрадостный роман…И — главное — ЗАБЫТЬ о том, что на свете существуют какие-то отношения с мужчинами, кроме РАБОЧИХ!!!Но — женщина предполагает, а Бог располагает.И именно в этом старинном городке на Катю обрушивается НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ.Страстная, отчаянная и НЕВОЗМОЖНАЯ любовь к женатому бизнесмену Андрею.
Юная наивная студенточка Таня «залетела» от красавца-каскадера — и с ужасом узнала, что ее избранник ЖЕНАТ — и попросту собирается использовать ее в качестве «суррогатной матери» своего ребенка.Таня с негодованием отвергает предложение «продать» свое дитя — и с гордостью принимает трудную долю матери-одиночки.Казалось бы, молодую женщину ждут только бедность и одиночество… но однажды в ее жизнь входит немолодой, обаятельный иностранец, когда-то безнадежно любивший ее мать…
«Пигмалион» по-русски…История Алексея, блестящего молодого врача из высокопоставленной семьи, решившего принять участие в судьбе тихой, скромной Юли, молоденькой вдовы, приехавшей в Москву на заработки и чудом вырвавшейся из когтей безжалостных сутенеров, жестокими побоями пытавшихся заставить ее стать «ночной бабочкой»…Поначалу Алексей просто испытывает жалость к Юле, которой намерен помочь пробиться в столице.Но чем сильнее он старается превратить «серую мышку» в уверенную в себе, целеустремленную красавицу, тем больших успехов достигает – и тем сильнее влюбляется в дело своих рук.Однако благодарность Юли к спасителю медлит превратиться в любовь – ведь она по-прежнему верна памяти мужа, погибшего в результате нелепого несчастного случая.Алексею остается только надеяться и ждать…
Эта книга – результат долгого, трудоемкого, но захватывающего исследования самых ярких, известных и красивых любовей XX века. Чрезвычайно сложно было выбрать «победителей», так что данное издание наиболее субъективная книга из серии-бестселлера «Кумиры. Истории Великой Любви». Никого из них не ждали серые будни, быт, мещанские мелкие ссоры и приевшийся брак. Но всего остального было чересчур: страсть, ревность, измены, самоубийства, признания… XX век начался и закончился очень трагично, как и его самые лучшие истории любви.
«В Тургеневе прежде всего хотелось схватить своеобразные черты писательской души. Он был едва ли не единственным русским человеком, в котором вы (особенно если вы сами писатель) видели всегда художника-европейца, живущего известными идеалами мыслителя и наблюдателя, а не русского, находящегося на службе, или занятого делами, или же занятого теми или иными сословными, хозяйственными и светскими интересами. Сколько есть писателей с дарованием, которых много образованных людей в обществе знавали вовсе не как романистов, драматургов, поэтов, а совсем в других качествах…».
Об этом удивительном человеке отечественный читатель знает лишь по роману Э. Доктороу «Рэгтайм». Между тем о Гарри Гудини (настоящее имя иллюзиониста Эрих Вайс) написана целая библиотека книг, и феномен его таланта не разгадан до сих пор.В книге использованы совершенно неизвестные нашему читателю материалы, проливающие свет на загадку Гудини, который мог по свидетельству очевидцев, проходить даже сквозь бетонные стены тюремной камеры.
Сегодня — 22 февраля 2012 года — американскому сенатору Эдварду Кеннеди исполнилось бы 80 лет. В честь этой даты я решила все же вывесить общий файл моего труда о Кеннеди. Этот вариант более полный, чем тот, что был опубликован в журнале «Кириллица». Ну, а фотографии можно посмотреть в разделе «Клан Кеннеди», где документальный роман был вывешен по главам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Владимир Дмитриевич Набоков, ученый юрист, известный политический деятель, член партии Ка-Де, член Первой Государственной Думы, род. 1870 г. в Царском Селе, убит в Берлине, в 1922 г., защищая П. Н. Милюкова от двух черносотенцев, покушавшихся на его жизнь.В июле 1906 г., в нарушение государственной конституции, указом правительства была распущена Первая Гос. Дума. Набоков был в числе двухсот депутатов, которые собрались в Финляндии и оттуда обратились к населению с призывом выразить свой протест отказом от уплаты налогов, отбывания воинской повинности и т. п.