Фантастический триллер - [35]

— Должно быть, он пытался, — предположил я. — Простейшее объяснение заключается в том, что Уотчетт был в отпуске, вне пределов досягаемости.

— Какое это имеет значение? — нетерпеливо спросила Маргарет. — Сейчас имеет значение настоящее. До суда над Колстоном прошло бы не менее нескольких недель, да и состоялся бы он при закрытых дверях. Сэр Гай любыми путями пытается усесться в кресло премьер-министра (я с радостью заметил, что она опустила обычное «Пьер»). Вопрос этот — вопрос дней, если не часов. Скандал сейчас уничтожит его шансы наверняка.

Оставалось четыре с половиной часа. Поднять три миллиона человек на ноги (немного меньше, если учесть счастливцев, греющихся на пляжах Англии и Европы). Как за 270 минут очистить жилища и конторы? А ведь процесс этот еще даже не начался.

— Алчность и амбиции, — продолжала Маргарет. — Равнодушие к человеческим жизням. Монстр. Нечего и думать иметь дело с подобным типом.

— Я этого не хочу, — сказал я. — Я бы хотел его уничтожить; хотел бы поместить его имя в словарях между Рахманом и Квислингом. Вместо этого я собираюсь поместить его в учебники истории среди таких людей, как Уолпол, Дизраэли, Гладстон Ллойд-Джордж и Черчилль.

— Но, Иэн… — начала Маргарет.

— Все, что ты сказала, Маргарет, — это правда. — Заметьте, что я все еще придерживался точки зрения «скорее злодей, чем дурак». Тупость наиболее трудна для восприятия. — Но это лишь укрепляет меня в моем решении. Проблема сейчас — это время. Часы, минуты, секунды — каждое мгновение — жизнь, десять жизней, сто жизней. Рэйнхэм может быть только временной мерой, но сейчас он важнее кого бы то ни было. Он обладает властью, пусть только по нашей милости. Что важнее, он знает всю историю. Если я пойду к любому другому, я должен объяснить, дать ему изучить доказательства, взвесить их, решить, что делать — включая вопрос об этичности действий за спиной Рэйнхэма. Нет, Маргарет, я должен идти к Рэйнхэму. Наше молчание в обмен на его содействие. Мне тяжело об этом даже подумать, но у нас нет другого выбора.

— Самая большая сенсация, — с тоской промолвил Холт. — Самая большая сенсация, которую нам когда-либо удалось заполучить. И мы должны дать этой птичке упорхнуть!

— Запомни ее, занеси в мемуары, — горько предложил я, — и опубликуй через пятьдесят лет после смерти всех нас.

И в этот момент они, наконец, вошли.

Вошли? Это слабо сказано. Они ворвались в комнату. Дверь без стука распахнулась, и первым влетел Уайт, тщедушный рыжий человек, хорохорящийся, как индюк. За ним следом — Марш в своем поношенном плаще, который он носит при любой погоде. Он выглядел, как утомленная наседка, гонящая своего цыпленка в требуемом направлении.

— Очень извиняюсь за опоздание, дружище, — устало начал он через голову Уайта, — но…

— Это насилие! — закричал тот. — Марш меня приволок силой. Черт возьми, он даже не дал мне закончить ленч! А я должен быть на важной встрече через… — он поглядел на часы. — Ровно через двадцать три минуты.

Я мобилизовал все мое обаяние. Его нужно было любой ценой успокоить.

— Я страшно сожалею, профессор, но дело не терпит отлагательств и…

— Не терпит отлагательств! Знаю я этих газетчиков. Всегда требуете, чтобы все было сделано еще ко вчерашнему дню, а затем не печатаете месяц.

— Только не на этот раз. И это не займет много времени. Я подсунул ему листок Колстона. Он бросил на него беглый взгляд и сразу переменил тон.

— Конечно, не займет. Каких-то шесть строчек. Просто чиркнуть пару фраз на нормальном языке между затяжками сигареты. — Он отбросил саркастическую усмешку. — Боже мой! Эта работа может отнять часы, а может и дни.

— Что?

— Конечно же, — молвил он, бросив на меня подозрительный взгляд, — вы не так наивны, как кажетесь. Символы используются для краткости и точности. Чтобы перевести даже один символ на простой человеческий язык, может потребоваться сотня слов. В качестве грубого примера возьмем число 777 — один символ, повторенный три раза. Если мы его распишем, то есть напишем «семьсот семьдесят семь», то нам потребуется двадцать букв, а это много меньше того, что обычно получается. Учтите, что цифры — это простейшие символы. Эти иероглифы выражают бесконечно сложный ряд понятий. Поэтому этот язык и был изобретен: чтобы физики-ядерщики могли выражать на нем новые концепции. Знаете ли вы, что на всей Земле, вероятно, наберется не больше сотни людей, умеющих его использовать?

— Тогда нам повезло, что мы нашли вас, сэр, — поспешно вставил я, не имея ни малейшего желания выслушивать лекцию о правильном и неправильном использовании символов. — Но мне не нужен трехтомный труд с аннотацией. Мне нужно содержание этого, написанное понятным и доступным языком. Конечно, это не займет много времени?

— Наверное, нет, — уступил Уайт. — Дайте-ка мне его. — Он взял листок и положил во внутренний карман. — Я сделаю это так быстро, как смогу. Дайте подумать. После встречи я лечу в Брюссель на конференцию, на весь уик-энд.

— В понедельник, гм — сомнительно. Скажем, во вторник, в это же время.

Я обошел вокруг него и встал напротив двери, одновременно махнув рукой Холту, заблокировавшему дорогу в комнату Вал.