Идите и вы в виноградник мой
Матф. 20, 7
I
— Вот, Полина, позволь тебе представить: это Степан, мой товарищ, — сказал Петя.
Степан поклонился, крепко пожал ей руку. Полина приветливо взглянула на него.
— Очень приятно.
Потом она обратилась к Пете.
— Ну как я рада, как рада, что ты зашел, наконец, Петруня! Я уж думала, ты забыл нас.
Полина, черноволосая учительница, старинная приятельница Пети, мечтала втайне о сцене, и ей нравилось, что слова «ну как я рада, как рада» выходили немного похожими на театр.
Ее сестра, Клавдия, худенькая девушка с острым лицом и слегка косящими глазами, лежала на кушетке в платке. Когда вошли, она вскочила как бы испуганная, быстро поправила волосы, и в глазах ее, умных и горячих, сохранился отблеск тайных мыслей.
— Какой ты большой стал, Петруня! Я тебя два года не видала. В штатском, усики… — Полина захохотала, встряхнула своими прекрасными, черными волосами. — Как ты изменился, если бы знал!
— Петя, вы, ведь, экзамены держите? — спросила Клавдия, поеживаясь.
Разговор перешел на экзамены. — Петя со Степаном держали в высшие специальные заведения. Петя стал жаловаться, охать, Полина шумно возражала, жестикулировала и среди дебатов незаметно, но ловко устроила кофе, достала откуда-то котлеты и даже полбутылки мадеры.
— Неужели и вы так же мрачно смотрите на будущее, как Петруня? — спрашивала она у Степана, вынимая из самовара сваренные яйца. — Но, ведь, это невозможно, вы так молоды, и такие мысли. Нет, этого нельзя допустить.
Клавдия засмеялась.
— Допускай, не допускай, они по-своему будут чувствовать — глаза ее блестели насмешливо: — чудная ты у меня, сестра, одно слово — артистка.
Полина взглянула на нее испуганно.
— При них можно. Петя свой, а Степан Николаевич не выдаст?
Степан кивнул утвердительно.
— Нет, серьезно, — продолжала Полина: — мне не по душе пессимизм современной молодежи.
— Не знаю, — сказал Степан, вздохнув: — я этого пессимизма не чувствую. По-моему, просто, жить страшно интересно, и мне как раз — он опять слегка улыбнулся — жить очень, очень хочется.
Петя засмеялся.
— Имей в виду, Полиночка, что Степан у нас страшный революционерище.
Полина обернулась на дверь: в их квартире, при городском училище, такие разговоры были не очень удобны.
— Ничего особенного, — сказал Степан. — Еще что Бог даст, все в будущем.
Клавдия опять куталась в платок, будто у нее был жар, волосы ее были в беспорядке, глаз лукаво блестел.
— Он революционер, а моя сестра артистка — и нашим, и вашим. Сегодня с вами говорит, а завтра в карету к Иоанну Кронштадскому бросится.
Полина обиделась.
— Ну уж ты всегда скажешь, Клавдия!
Клавдия захохотала и прижалась к ней.
— Не сердись, моя радость, я тебя очень люблю и просто вру на тебя. Миленькая, дай кофейку!
Клавдия подошла к Степану.
— Так, по-вашему, интересно — жить?
— Конечно, — ответил он. — Очень.
— Ну, так выпьем, коли интересно.
И Клавдия налила всем мадеры.
Разговор стал живей. Клавдия увела Степана к себе, и по их голосам чувствовалось, что они не скучают.
— Степан человек энергичный — сказал Петя Полине. — Я его знаю с детства.
— Он твой товарищ по гимназии?
— Да, даже и до гимназии. Мы росли вместе, в деревне.
Около одиннадцати Степан собрался уходить. Клавдия молчала, поеживалась; казалось, температура у нее поднялась.
Пете же не хотелось трогаться; он попросил Полину, чтобы позволила остаться еще.
— Ну, послушай, ну это будет очаровательно, — сказала Полина: — я заварю свежего кофе, Клавдию мы уложим, а ты сиди у меня, сколько вздумаешь.
И она пошла переодеться. Вышла в капоте, небогатом, но приличном, и имела несколько таинственный вид; от нее пахло духами, и ей казалось, что она знаменитая актриса, принимающая у себя после спектакля. Потому ей и хотелось уложить Клавдию. Клавдия улыбнулась не без понимания, попрощалась с Петей.
Когда вскипел кофе, Полина зашептала Пете об их жизни.
— Петруня, я серьезно мечтаю о сцене. Эта жизнь меня не удовлетворяет. Эта серая обстановка, отсутствие блеска, цветов…
И Полина, боясь повысить голос, чтобы не разбудить Клавдию, волнуясь и вставая, рассказывала, как она любит искусство, как ее ободрил Аполлонский.
Петя сидел в кресле, пил кофе, и ему казалось все в этой комнате таким родным, удобным, что, правда, так вот слушая Полину, подавая реплики, он мог бы сидеть долго, сколько угодно. Когда представлялось, что придется тащиться через весь Петербург, возвращаться в свой пустынный номер, его охватывала тоска.
— Клавдия все посмеивается надо мной, но ты меня поймешь, я чувствую. Я Клавдию очень люблю, но она большая фантазерка, это еще мама говорила. Она только и мечтает о революции. И она такая нервная, странная, я прямо за нее боюсь. Ты знаешь, ведь, у нас тетка была психически–ненормальна. И с Клавдией иногда сладу нет. Теперь, например, я, с одной стороны, очень рада, что ты привел товарища, но и боюсь: это еще сильней может ее свернуть, раз он такой левый.
Петя успокоил ее, сколько мог, и стал прощаться. Пожимая ему руку, Полина сказала:
— Ах нет, все-таки я не понимаю этого увлечения политикой. То ли дело артисты, сцена!
