Фамилиал - [9]
Так, все равно не понял Сашенька, бледнея, но где тут Бога-то нет?
Вместо ответа Катюша перевернула бумажку, и на обратной стороне, в нижнем правом углу он увидел еще одну надпись — http://www.спящий. бог. сатана. ru/ Однако кликнуть ссылку он не мог сейчас при всем желании — тряслись руки. К тому же сайт был наверняка заблокирован. Катюша хотела помочь ему, но он накрыл листок стаканом. Который час? — спросил он. Комендантский, ответила Катюша и отвернулась к окну. Сашенька потер глаза и тоже стал смотреть на улицу. Стакан, впрочем, с бумажки убрал, а бумажку спрятал.
Комендантский час объявлялся на несколько минут после полуночи, чтобы гвардейцы, не смущаясь прохожими, могли оперативно счищать подвисшие бекапы бомжей. Одна такая компания сейчас и подвигалась с шумными междометиями по Арбату. Двое поддатых мужиков и расхристанная девка в ватнике, изображая русскую тройку, волочили на задубелых помочах обгоревший холодильник без дверцы. В доме напротив раскрылось окно, и в компанию полетел полиэтиленовый пакет с темным и рыхлым содержимым, рассыпашимся на полдороге. “Нелюди!” — послышалось с соседнего балкона. Один из мужиков, бросив ремни, принялся сбивать каблуком лед на обочине. Другой дебошир обнялся с девкой, которая захохотала при этом неожиданным и гнусным басом. На балконе звонко лопнула форточка. Сашенька привстал…
Наряд накрыл всех одним залпом, правда, не всех насмерть. Девке, стоявшей к стрелявшим вполоборота, начисто снесло верх, но упала она не сразу, а после того как медленно, будто собиралась маршировать, подняла согнутую ногу и вместо того чтобы сделать шаг, вдруг страшно и крупно задрожала. Гвардейцы дружно и с одобрением закивали на стену дома, где Сашенька разглядел черно-белые дымящиеся куски оползающего лица. Мужиков добивали вручную. Одному вскрыли сонную артерию, другому прокололи висок. Хлынув ручьем, кровь быстро пропитала и расплавила утоптанный снег. Гвардейцы обшарили карманы убитых, затем, перекурив, с запасом обнесли лужу и тела желтыми проблесковыми маячками. Напоследок кто-то опустил внутрь обгоревшего холодильника дымовую шашку. Сашенька посмотрел на окно в доме напротив, то самое, откуда бросили полиэтиленовый пакет, и не поверил своим глазам: весь створ с треснувшим, заклеенным изолентой стеклом и желтой тюлевой тенью медленно, как будто с экрана, сходил со стены. Заморгав, он перевел взгляд на Катюшу, потом краем глаза и с надеждой уже бог весть на что снова взглянул на окно, но окна больше не было. Была гладкая, в проплешинах заиндевелой кладки стена и с самого краю ее, на уровне первого этажа — черно-белое, как на плакате, застывшее нечеловеческое лицо девки.
Впервые за много дней его обильно, почему-то с запахом резины, рвало. Катюша несколько раз бегала за снегом и совершенно контузила его ледяными примочками. Неизвестно зачем дважды приходил Мш. Наконец Сашеньке удалось закрыться в уборной, где, неслышно и горько плача, голый, он беспомощно сидел лбом к холодному кафелю… В детстве кто-то из соседских мальчишек сказал ему, что людей можно хоронить в уборных, чтобы было больше земли. Даже после того как выяснилось, что отец этого мальчишки, отставной мулло, таким образом попросту спустил в трубу изрубленную в куски супругу, Сашенька продолжал верить — и до сих пор верил, — что людей можно хоронить в уборных. Спуская воду, он всегда задерживал дыхание. Он холодел грудью при шуме труб. Он любил вспоминать себя ребенком — таким же беспомощным и голым — задолго до того неуловимого сбоя судьбы, того чуть ощутимого вывиха эфира, что навсегда изменил направление его роста в обход хорошего, умного и значительного человека, о котором так любила рассказывать мама, — в обход этого хорошего, доброго и замечательного человека — к подонку, которого так ненавидел отец и которого за глаза называла подонком даже Катюша. Ночами, когда он мог видеть то, чего не хотел, его, случалось, навещал этот значительный человек. Они никогда ни о чем не говорили, потому что у человека не было языка. Они стояли в центре громадной сумеречной полусферы, в двух шагах, и просто молча смотрели друг на друга. Над их головами сияла темнота. Человек был выше и массивней Сашеньки, холеное тело его облегала шелковая пара, а в носках начищенных туфель отражалось что-то холодное, бледно-голубое. Лица, срезанного тенью по подбородок, Сашенька не мог, да и не пытался разглядеть. И только раз, оказавшись посреди сумеречной полусферы прежде человека, он увидал слева от себя его мелькнувший, подсвеченный испариной профиль. Он подумал, что человек собирается что-то сказать ему на ухо, и, приготовившись слушать, почтительно обмер. Но человек только перевел дух. В следующее мгновенье сзади Сашеньку крепко взяли за волосы, и в натянутом горле его с треском, по скулу, через колотившийся язык и хрустевшие десны медленно пролегло холодное, бледно-голубое лезвие…
Устав стучать, Катюша через несколько минут выломала дверную щеколду, подняла его с пола и оттащила в спальню. Сашенька слышал ее тяжелое, прерывистое дыхание, и ему мерещилось черно-белое лицо девки. Он пришел в себя, но, стыдясь этого, не открывал глаз и не сопротивлялся ей до тех пор, пока она не накрыла его газетой. Они привычно поругались, после чего Катюша снова ушла на кухню. Он без сил лежал на животе. На улице собралась толпа, обсуждавшая зачищенных бомжей. Стучали по холодильнику без дверцы. Предлагали жаловаться либо вызывать мусоровозку. Опять зачем-то появлялся Мш. На кухне тихо всхлипывала Катюша. Затем, чувствуя лишнее подо лбом, Сашенька присел и осторожно смотрел в потолок. Мысли, тяжелые и бесформенные со сна, подобно взгляду читающего, слева направо пробивались в его гудящей голове. Он терпел их мучительный ход, как терпят боль, как держат оглушительную репризу, разнимая рот при заложении уха, с той разницей, что не облегчения ждал он сейчас, а удара. Однако памяти, без труда проводившей этих бесформенных медлительных кликуш, было угодно в очередной раз пощадить его. Сашенька наугад взял кусок газеты и рассеянно читал его. Что-то горело. Алексий II — почему-то за подписью
