Фамилиал - [11]
Склонив голову, Сашенька тоже сходил в ванную, намочил ее и включил свет в уборной, где в это время почему-то прятавшийся Мш издал ясный звук.
Откуда-то взялась водка.
Он налил два стакана, но вместо спальни на шорох выглянул в подъезд. С площадки между маршами третьего и второго этажа, со смазанным отекшим лицом и вытаращенными от плюсов глазами на него встречно смотрела нижняя Матвеевна, мать Мш. Так что он даже не решился приветствовать ее.
Сутки, подумал он вдруг, прошли. Больше.
Катюша от водки отказалась. Выпив за нее, он забыл про Матвеевну. Тогда под ропот одобрения и посвист охристо, с коротким громовым выхлопом полыхнуло под окнами. Он сдвинул штору: мусоровозки, видимо, не достучались. На пожарном стенде в КСК в этих целях имелась канистра бензина НЗ. Когда пламя убыло до четверти от начала, через черное подножие искр трижды, шумно сплющивая ляжки, перепрыгнул Воронцов. Жена его ежилась поодаль в шубе на голое тело с парящим ведром воды и каминными щипцами. Чтобы не было смрада, кто-то из домоуправления медленно, как во сне, обходил чадящее место с медным кадилом. Покончив с прыжками, Воронцов взял из-за спины супруги страшную от употребления кочергу и погрозил ею на обе стороны внимательной и молчаливой толпе. Тот, кто продолжал все это обходить с медным кадилом, теперь машинально обходил и его, на что Воронцов, задыхаясь, укоризненно сник в спине. Потом Сашенька не понял: давешние гвардейцы вынесли из-за угла совершенно окоченевшую, в ошметьях твердых ото льда салфеток невесту и устроили ее вдоль стены. Толпа в хор приохнула. Воронцов взял у жены ведро с водой и перекрестился. Сашенька с закрытыми глазами возвратился к Катюше. Кто-то запричитал. Заглушив водой кострище, Воронцов размял бомжам головы и быстро отскреб от копотной плоти метастатировавшие схемы памяти, кодировки и посмертной локации — все, что успел. Схемы эти в общих чертах повторяли форму черепа, и не только в ушных проекциях бледные подобия раковин, но даже в эпицентрах глазниц были видны выпуклые тени век. Если система оказывалась перегрета, все усилия шли прахом: могла выйти из строя связь с лингвосферой, твердая память в таком случае механически обнуливалась в пользу сервера. Но Воронцову повезло. Очищенный от полушарий хард, хотя и порядком ороговевший, явился в прекрасном состоянии. “Дееспособен. Спасибо!” — объявил Воронцов толпе с радостью, с оскалом цыкнул пошатнувшейся супруге и пятился с неудобным трофеем к дверям подъезда.
До сих пор это Сашенька представлял себе так: напряжение человеческого языка завершалось электрическими разрядами в пыльном и твердом веществе схем, последовательно соединенных друг с другом в лингвосфере и параллельно — с верховной, месторасположение которой знающими людьми на шепот приписывалось не то эмуляции Лубянки, не то головному Мавзолею. От электричества твердое (запоминающее) вещество изменялось таким образом, что в переводе на язык ископаемых экономических отношений означало либо снятие со счета, либо поступление на счет — с той разницей, что в отсутствие экономики, основанной на нефти, человек принимал участие в производственных отношениях безо всякого участия в производстве. На первый взгляд это было похоже на то, как если бы ото всей классической финансовой системы остались одни банковские операции и в цепочке товар-деньги-товар сохранилось лишь среднее звено, но только на первый взгляд. Экономика, основанная на алфавите, во-первых, напрямую подключала человечество к прибавочной стоимости и, во-вторых, напрочь упраздняла громоздкий и небезопасный прецедент производства со всеми его домнами, шурупами и мазутом. Чем, по большому счету, являлся — и является — товар в рамках экономической системы? Информацией, системным знаком. А ведь еще в конце тысячелетия этот казалось бы не вызывающий сомнений тезис представлялся настолько абсурдным, что первых его адептов (иезуитски позиционированных как изготовителей фальшивых авизо) ссылали в ГУЛАГ. Скольких еще светлых голов пришлось отправить бы на костер, если бы в один прекрасный день не был сожжен последний моль нефти? По этому поводу Сашеньке часто вспоминалась одна из Катюшиных инсталляций. Иисус Христос говорил погребенному Лазарю: “Встань и иди!” На что покойный даже не шевелился. Иисус Христос дважды повторял заклинание, однако Лазарь оставался недвижим. Евреи уже начинали доставать морзяночные камни, Иуда за гробом полным ходом стучал в синедрион, Христос готовился к досрочному распятию, но тут кто-то из верных учеников шепнул Ему: “Громче, равви. Он не слышит”.
Бог знает — из-за этого ли воспоминания, или, быть может, из-за того что сначала в спальне явился с соответствующим логином Мш и только затем наряд внес под молочной вуалью невесту, Сашенька ничуть не удивился и даже указал гвардейцам освещенное место посреди комнаты, где им следовало встать. Мш, выпимши, остался в дверях. Из-за косяка подвсплыло неподвижное под трескавшейся пудрой лицо нижней Матвеевны. Померкло. Катюша ахнула и накрылась с головой. Невесту подперли стулом и корректировали стропами с трех сторон. Страхуя срам холодной газетой, Сашенька внимательно приблизился к ней. Старший наряда предложил ему файл с эхо-метрикой молодой и что-то подробно рапортовал. Сашенька не слушал. В волнении он рассматривал девушку. Невеста была немногим выше его и поджара. К правому запястью ее шелковым шнурком прикреплялась бирка с параметрами фамильянса и церемониальным протоколом, левая кисть тонула в атласном масле рюша. Глубина тени под вуалью подчеркивала холодную резкость фактуры ткани. Тертые ботинки гвардейцев подплывали талой водой, так что у невесты намок и тихо темнел подол. Старший наряда задушенно двигался в воротнике. Мш лицом подавал какие-то знаки. Сашенька не знал, что полагается делать в таких торжественных случаях, и, собравшись указать наряду на воду, только бесшумно заикнулся.
