Фальшивые друзья - [41]

— Так-то оно так, Йорг. Но почему-то мне все это кажется довольно глупым. Да и особой разницы с делами Винтерфельда я не вижу. И тут, и там насильственные акции. Что хорошего в том, чтобы мордовать людей до полусмерти, а то и до смерти?

— Пожалуй, ты просто не понимаешь, что к чему, а я ведь тебе уже разъяснял. Винтерфельда я хочу послать к чертям, потому что он мешает осуществлению истинных идеалов националистского движения. А мы повернем острие борьбы против еврейства и всякой иностранной нечисти. Вот в чем разница.

Да, прижал меня Йорг. И как только меня угораздило связаться с ним в свое время? Придется теперь изворачиваться, чтобы выиграть время. А время для размышлений мне очень даже требовалось. «Иначе, — думал я, — от Винтерфельда-то избавишься, да тут же и попадешь в какую-нибудь другую нацистскую группу».

— Знаешь что, Йорг? У меня есть идея. Давай сперва смоемся от Винтерфельда, а там посмотрим. Над твоим предложением касательно клуба мотоциклистов дай мне подумать еще немного.

Чертовски трудно мне было почему-то идти против Йорга. Но избавиться от членства в винтерфельдовской организации надо было в любом случае. Прочь оттуда, прочь! Потом все как-нибудь образуется.

— Вот и хорошо, сразу бы так и решил! — обрадовался Йорг. — Одно я тебе скажу: не вздумай болтать. Язык за зубами, понял? Если Виитерфельд что-нибудь заметит, мы пропали. Тогда нам обоим крышка. Эта свинья хладнокровно прихлопнет и тебя и меня за милую душу и не поморщится при этом.

* * *

Спустя две недели я снова увидел Хонштайна стоящим спиной к двери камеры. Как и в прошлый раз, меня опять назначили в караул. Очередь моя была только через месяц, но я с разрешения начальства поменялся с одним солдатом.

Итак, Хонштайн все еще находился в кутузке. Интересно, как он чувствовал себя в заключении? Бывало даже и так, что заключенные вешались в своих камерах. Тем удивительнее было увидеть, когда я заступил в караул, что камера Хонштайна похожа на цветочную лавку — повсюду стояли букеты красных гвоздик, роз. Несколько кружек и банок были заняты цветами. Письма, бандероли, пакеты лежали стопкой на столе. Откуда взялось все это?

Любопытство разбирало меня, и, когда узника увели во двор на обязательную прогулку, я заглянул в камеру. Со всех уголков страны — из Эссена, Дортмунда, Гамбурга, всевозможных небольших городов и местечек — пришли открытки с добрыми пожеланиями и призывами продолжать борьбу. Всюду лежали книги, брошюры, бандероли и посылки с продовольствием, сигаретами. Чего там только не было! С ума сойти, откуда, от кого? Спросить, что ли, у самого арестанта?

Мне нелегко далось решение задавать ему вопрос, но я пересилил себя:

— Скажи-ка, Хонштайн, как все это попало сюда?

Он улыбнулся:

— Не ты первый об этом спрашиваешь. А все очень просто. Активисты Объединения демократически настроенных солдат оповестили общественность через печать, рассказали, за что меня отправили за решетку. Сообщение появилось в нескольких газетах, после чего многие люди стали выражать свою солидарность со мной.

— Как же это понять: выражают солидарность, даже не зная тебя лично?

— Да им и не надо знать. Главное, известно, о чем идет речь и почему я сижу под замком.

Мне вспомнились слова Радайна, который растолковывал нам положения закона о воинской службе и комментировал его.

— Ведь ты же знал, что тебя ждет, если будешь участвовать в политических мероприятиях, не снимая формы?

— Конечно, знал. Но я хочу тебе сказать вот что. Ты знаешь, что не всех подвергают наказанию за подобные действия? Офицеры бундесвера в форме, да-да, в форме, при всех регалиях, принимают участие в традиционных встречах и церемониях похорон бывших нацистов. Разве против кого-нибудь из них возбудили судебное дело? Только не говори, что это, мол, не политические мероприятия. Ты-то сам что думаешь по этому поводу? Но пока что речь идет только о формальной стороне дела. А вот и его суть: выступать за мир и разоружение, по-моему, лучше, чем произносить нацистские лозунги у могил бывших фашистов. Или я не прав, как ты считаешь?

— Может быть, и прав. Но одного я все же не понимаю.

— Чего же?

— Почему тебя засадили, а те остаются на свободе?

— Кое-кто в этом заинтересован.

— При чем тут интерес? Ведь есть же законы, а они одинаковы для всех.

— Дело именно в интересе. В отличие от неонацистских организаций наше Объединение демократически настроенных солдат кое-кому сильно не по душе. А сколько у нас в бундесвере сторонников НДПГ! И никто из них не боится за свою карьеру, не опасается судебных преследований. Ваш приятель Винтерфельд, лейтенант бундесвера, выставляет от национал-демократической партии Германии свою кандидатуру на выборах в бундестаг. И никаких проблем в связи с этим у него не возникает.

Я прищурил глаза, слушая Хонштайна. Вспомнил, что Вилли, по существу, говорил то же самое.

— Но берегись, если ты профсоюзный активист или коммунист, — продолжал мой собеседник.

— А откуда мне знать, может быть, то, что приходится слышать от таких, как ты, тоже пропаганда?

— Нет, Крайес, это не пропаганда. Сколько позорных случаев в бундесвере! Разве ты не слышал о символическом сожжении евреев, устроенном слушателями академии бундесвера в Мюнхене? Министр обороны по этому поводу заявил, что происшествие носит случайный характер. А когда нацистские объединения устраивают слеты и на них являются офицеры бундесвера — это тоже случайные явления?