Факультет патологии - [12]

Пронаблюдав за ней два месяца, я пришел к выводу, что она, кстати, одна из немногих (если не единственная) ходила на все занятия, чтобы о ней никто плохого не подумал. (И уж если она не приходила и говорили, что Люба Городуля больна, она была, правда, больна.) Люба хотела, чтобы все ее в стенах института считали хорошей, и очень для этого старалась. Всячески.

Например, она никогда не приводила к себе мужика в комнату общежития (хотя по немыслимым законам природы — жила одна), а хотелось, потому что иногда в номер к нему идти тоже не могла. Так как он «фирма» и черный (ну, хорошо, смуглый), а она белая — и могла попасться; в парке все делала, а в общежитие не приводила. Трудно ей деньги зарабатывались, бедная девочка, но она старалась.

Вот Люба была уже блядь (а не приближение к ним) законченная.

Со Светкой и Маринкой у нее были хорошие отношения, солидарные. Кстати, впоследствии Маринка оказалась тоже неплохая девочка, в результате:

«Все бляди будут в гости к нам!»

Вроде — с женской половиной в нашей группе я разобрался. Девичья была постна и неинтересна, как вяленый финик или арбуз.

Итак, вся наша группа была четко подразделена: на девушек и на блядей. И посредине был я. И рядом со мной была Ирка, юная женщина.

В общем, это был еще тот курсик. И моя группа на нем была особая. И она приобретала свою особенность еще потому, что в нее пришел я. Не блядь, но и не девушка.

Помимо такой большой группы, как студенты, в институте, как ни странно, существовала еще одна, такая группа, как преподаватели. Она была, жила и существовала, причем активно, среди нас и — над нами. Эта группа была меньше по количеству, но гораздо разнообразней по качественному составу. И каких там только маразматиков, придурков и отклоненных не было, и каждый со своими заходами, заездами, причудами, придурями, претензиями, вывихами и завихрениями.

Наверное, за всю учебу два-три нормальных встретились. И у всех была какая-то гадкая, гнусная, похабная, с мерзковатым запахом страстишка: учить нас. И откуда это, и зачем себе в привычку взяли? И не отучить было, вот в чем трагедия!

Но в процессе обучения эти две группы, представляющиеся мне двумя параллельными кривыми, не особо пересекались. «От сессии до сессии живут студенты весело» — есть такая поговорка. Хотя слово «студенты» звучало как-то… Зато ближе к сессии наши параллельные кривые, двигающиеся по непересекающимся кругам, не касающиеся друг друга (только разве посредством слова) — пересекались, вплетаясь и запутываясь, преимущественно наш круг в их круге. Опять я запутался, но неважно, вы — поймете. И тут они поджидали нас, показывая все свои маразмы, извращения, придури, и властвовали над нами, но уже не словом (кто бы, на хер, слушал их слова), а оценкой. О! эти оценки. Они, преподаватели, это семестрами ждали и терпели все наши прогулы, пропуски, невнимания, неизучения их пособий, часто ими же и написанных (о! тогда! святотатственный грех!) — только предупреждали, ничего, придет сессия — кровавыми слезами вам воздается. Так это и было, так это нам и давалось.

И вот она грянула. Стоял май. Приближалась летняя сессия второго курса, а я еще в лицо не знал преподавателей, они тем более не знали меня. А это хуже всего, когда преподаватель спрашивает: откуда ты взялся? я тебя не видел никогда. И иди ему докажи, что ты из того же женского места между ног взялся… Его это не волнует. (И не интересует: что вы родственники с ним через это место даже, в какой-то мере.) Его волнует совсем другое: свести с тобой счеты за то, что ты пропускал занятия! И не обращал внимания на его старания учить тебя.

А во всех учебных заведениях (плана нашего) существует такая система: без зачетов, даже без одного, тебя не допускают до экзаменов. Следовательно, если не сдается сессия — исключают из института. Но это было бы еще не так страшно, а дальше, как в песне мудрой и народной поется: «А для тебя, родная, есть почта полевая…», то есть армия, а кому ж это надо? когда все бежали от нее, как от ладана, даже — в педагогический институт. Как раз сюда, где я учусь сейчас.

Вот в таких условиях нам приходилось сдавать сессию, и они это знали. И они этим пользовались. Их сучья параллельная кривая — преподавательская.

Как мы сдавали зачеты, и что это такое было. Это был кошмар, и даже не такой, как сперма на юбке нашей Любы Городули, и вовсе не те неудобности (хотя, согласен, и они страшные), которые она испытывала в парке. Или парках, отдаваясь на лавках под деревьями черному контингенту, не обласканному нашей страной, в нашей стране (можно сказать: патриотический долг выполняла, за народ под ху… то есть под топор, черный, шла). Это был вовсе не тот кошмар. Это была апулеевская комедия! Я бы сказал гомерическая, только без осла и горшка, которая местами (довольно большими) — часто переходила в трагедии — Еврипида и Эсхила. Ужасая.

Причем определенное время преподавателей абсолютно не волновало, ходишь ли ты к ним в течение года. Они знали, что ты появишься в конце: по окончании семестра, и тогда — они спустят с тебя три шкуры. И куда там апулеевскому ослу! Хотя и ослу нехорошо было, согласен. Господи, пронеси мою шкурку и меня!