Кто женщину познает, тот станет Богом. Какие мысли бороздили ее извилины?
Актриса — она и в жизни — актриса.
Казалось, что все отбросы человечества собрались на этот рейс. Был шум и гам. У идиоток-стюардесс было не допроситься сока. Эти голландские «мешки» голосили, орали и ржали, как будто залили в себя декалитры. Поразительно, как их фламандские предшественники создали такое количество шедевров в живописи. Стоило творить…
Болтаться над Атлантикой — вообще гиблое дело. Тем более с моей любовью к самолетам. Я панически боюсь летать. Заранее приезжаю в аэропорт и глазами ощупываю каждую клепку на борту самолета. Ввинчиваю взгляд в моторы, оперенье, хвостовые рули, крылья. И каждый раз, потом, благодарю Бога, когда шасси целуются с землей, что дал мне вторую жизнь. Так как с предыдущей я распрощался, садясь в летающий гроб…
Опять я лечу туда… Сколько раз давал себе слово, что там нечего делать и — незачем; разрушенная некогда Империя, пыль и прах в столице. Везде, кругом царит развал, мрак, конец. И все-таки я лечу туда. Превозмогая страх болтанки в самолете, тряски, как под электрошоком, над Атлантикой, рискуя своей никчемной, но единственной жизнью.
Я лечу одиннадцать часов, совсем рехнулся. Зачем я это делаю? Там у меня нет любимой. Никто не распахнет мне окна поутру, не впустит цвет душистый в комнату. Не сорвет цветов на лугу или в саду. Не заварит ароматный чай в чашку и не подаст ее тонкой рукой, со свежевыпеченными какими-нибудь булочками. И не скажет…
Самолет бухает колесами на дорожку: все здесь жестко, все! Прилетели.
Меня встречает мама, Господи, как она постарела, сколько морщин. Мы не виделись тринадцать лет… Империя жестоко карала покинувших ее. Не прощая никогда. И не будь им нужен наш «твердый металл» вместо их рыхлой бумаги, не пустила бы и сейчас. Но деньги, в конечном счете, определяют сознание.
— Сыночек, как ты перенес полет? — говорит моя дорогая мама. — Я знаю, как ты любишь летать!
— Ужасно, да еще с пересадкой в Амстердаме. Два взлета, два приземления. Бр-р-р.
Знакомый родственник везет нас домой. Глаз сразу поражает невероятная серость толпы. Серость пейзажа, серость зданий, воздуха — всего. Даже не черно-белый, а грязно-серый фильм. Еще не поздно, но в окнах темно, дома мертвые, никаких цветных реклам, огней или серпантинов неона. Царство мрака.
Мама живет в маленькой квартирке, в которой я никогда не был, в которую она переехала после смерти папы. Он умер без меня… Как он хотел меня увидеть!..
В ее жилье негде развернуться, и мой большой чемодан, набитый подарками для всех, сразу перегораживает пространство. Она обнимает, целует меня, суетится, ставит что-то на стол.
Я начинаю выбрасывать, как из рога изобилия, дары Она потрясена, ей все нравится.
От перевозбужденности и нервного озноба (я не спал уже 24 часа) я попытался влить в себя стопку спиртного, но их спиртное не так легко проглатывалось, и я решаю на следующий день бежать в валютный магазин и купить нечто удобоглотаемое. Знакомый родственник говорит, что меня ждут в редакции газеты «Совершенно откровенно», знают про мои книги и хотят встретиться.
Наконец родственник, который привык глотать все, что глотается, и делал это с превеликой частотой и удовольствием, уехал. Мама постелила мне на каком-то раскладном, вперед, диване, и я через минуту — вырубился.
Проснувшись, я долго не мог понять, где я и что со мной приключилось. Пока не осознал, что я вернулся туда, куда возврата не бывает, — в прошлое.
Чай, ароматный, мне подала мама.
Редакция находилась напротив известного театра на одной из центральных улиц, которая была перерыта. В этом городе все было перерыто. Что-то «тянули», и тянуться это могло годами. Редакция пребывала в старом, грязном подъезде непонятного дома, заляпанного краской, каким-то дерьмом и обваливающейся штукатуркой. Располагалась она на пятом этаже, лифт, естественно, не работал, а лестницы были крутые, без пролетов. Но само помещение было светлое, чистое, свежепахнущее пастельными отделанными панелями.
Я представился ответственному секретарю со странной фамилией Дубина, и он сказал, что главный редактор хочет увидеть меня.
Растолкав просящих и ожидающих, гостя провели через приемную с тремя секретаршами и ввели в кабинет с двумя столами.
Из-за одного поднялся молодой пухлый парнишка, о котором я что-то слышал, и сказал:
— Артамон Ядовик. Какие люди к нам пожаловали из Нью-Йорка!
Когда вам говорят такие фразы — «какие люди» — опасайтесь и бойтесь, но тогда я еще ничего не понимал. Я представился.
— Садись, дорогой. Как долетел?
— Я не люблю летать, — начал я с Рождества Христова, — поэтому любой полет для меня — ужас.
Его, видимо, никак не интересовала моя любовь к авиации, и он перешел к делу.
— Мы вот тут выпускаем еженедельник, не знаю, попадался ли он тебе в США. Здесь он дико популярный, тираж пять миллионов, и о публикации у нас мечтают многие авторы.
Я никак не отреагировал, он продолжал:
— Мы о тебе много уже слышали и давно хотели сотрудничать. Книгу твою все читали, но где найти автора — не знали.
Писал я под псевдонимом, знали они про меня только по книге «5 интервью», а про мои книги-романы — не знали ничего.
