Факторские курсанты — Дети войны - [5]

* * *

Сегодня после отбоя я заступаю дневальным по казарме. Надо выглядеть согласно Устава. Через четыре часа бодрствования меня сменит другой курсант. Глажу морской воротничок, чищу пуговицы и ботинки. По кубрикам бродит сын нашей истопницы-уборщицы и сторожа. Это десятилетний паренек, которому скучно сидеть в тесной комнатушке и очень одиноко. Он вместе с матерью живет в дальнем конце длинного коридора с отдельным выходом на улицу и отдельной маленькой уборной.

Паренек всячески старается привлечь к себе внимание курсантов, поет песенку:

— На Фактории, близ Архангельска,

В семье боцмана я родился,

И мальчишкою, лет семнадцати,

На большой пароход нанялся!

Ему кажется, что это самая «модная» песня, но каждый занят своим делом, и никто не обращает внимания на пятидесятилетней давности шлягер. В одежде паренька мелькнуло что-то мне очень знакомое. Если я не ошибся, это та самая одежда, которую я оставил в бане, когда получал казенное обмундирование! А еще говорили, что всю гражданскую одежду сожгли! Захотелось подойти к пареньку и спросить: «Где взял одежду? Она же тебе велика!» Передумал: зачем смущать мальчика и его мать? Видно не сладко им живется, если подбирают одежду деревенского парня.

Прозвучала команда «Отбой!» и все улеглись по своим койкам. Дневальные выставляются только на время от отбоя до подъема. Днем кубрики, казарма совершенно пусты — все курсанты в учебном корпусе и придут сюда только за полчаса до отбоя.

Я стою около тумбочки с телефоном, как раз посреди всей длины коридора. После отбоя можно сесть на табуретку посидеть, подумать. С непривычки после полуночи неудержимо тянет на сон. Голова все ниже и ниже склоняется к тумбочке, так хочется улечься щекой на согнутую руку и уснуть. Спать нельзя — уже двух первокурсников отчислили за такую провинность! А если пожар?! А если другое происшествие?! Только бодрствующий дневальный может поднять всех по тревоге. Но глаза непроизвольно смыкаются, голова опускается на тумбочку, и я засыпаю. Мне снится скошенное поле, стог, в котором когда-то ночевал, и визгливый голос коменданта:

— В мою скирду забрался, нашел постель!

Просыпаюсь от настойчивого бормотанья:

— Парне-ек! Просыпайся! Просыпайся же! Воспитатель или командир придут — худо будет! — наша уборщица настойчиво трясет меня за плечо и старается разбудить, привести меня в чувство в тот самый момент, когда комендант тащил меня за ногу из стога сена. Слава богу — это сон, а не явь!

Смотрю на часы: минут через пятнадцать пора будить сменщика из группы судоводителей. Кажется, все обошлось! Спасибо тетеньке — вовремя разбудила! Невольно улыбаюсь своим мыслям: может, это расплата за одежду, которую она подобрала в бане. Но она же не знала, чья это одежда! Просто совпадение, простое совпадение!

Наряд наряду рознь. В наряд идут по очереди, по списку. А если «наряд вне очереди» — это уже наказание и обязательно самая грязная работа: чистка туалетов, умывальников и другое. Дневальный по учебному корпусу, по общежитию тоже не особо легкое занятие: стоять как столб, шаг влево, шаг вправо — нарушение Устава.

Работа у коменданта учебного корпуса — разнообразие и время катится, как колобок по тропинке.

Мы вместе с Юрой Теплухиным работаем у коменданта. Натаскали по охапке дров к каждой печке на первый и второй этаж. Немного проголодались. Еще не привыкли к распорядку дня, строгому режиму. Пошли в общественную столовую, насобирали немного мелочи по карманам, купили два стакана чая с сахаром и пару ломтиков белого хлеба. Буфетчица, дама в годах, принесла на тарелке два коржика, засохших и твердых, как камень. Размочили в кипятке и тоже «умяли» — вкусно! И бесплатно!

Было уже темно, напротив детского садика какой-то пьяный мужичок, наверняка тралфлотовец, пристал к нам, хотел снять с меня фуражку, уцепился и чуть не оборвал пуговицу с бушлата. Скорее от страха, чем от агрессии, я толкнул его, и он полетел в канаву вверх тормашками.

— Бежим скорее, пока не встал! Опять драться полезет! — шепчет Теплухин.

Но убегать не пришлось: мужичок столько принял в тот вечер, что не мог встать даже на четвереньки.

Утром мы уже на грузовике отвозили грязное белье в прачечную и грузили кипы и тюки шинелей и зимних шапок с городского склада на наш склад. Стоя в кузове машины, хлопали по кабине в такт песни и весело распевали:

— Летит авто привычно, по улицам столичным,

От фар лучи расходятся дорожкой световой,

И ездить мне приятно, по улицам опрятным,

Любуясь вечно юной, веселою Москвой!

Дядя Ваня остановил машину и, выглянув из кабины, тревожно спросил:

— Чего стучите?! Случилось чего?!

Услышав ответ, спокойно и равнодушно отчитал нас:

— Стоять в кузове запрещено! Инспектор, если заметит, меня накажет, а не вас!

Мы притихли и сели на скамью. Шофер дядя Ваня всегда такой невозмутимый, немногословный. Но если что скажет — все стараются выполнять его указания. Поговаривали, что у него много военных наград, даже ордена «Красной Звезды», орден Славы 3-ей степени, а медалей — не счесть!

Мы с Теплухиным таскали тюки с шинелями, шапками, другим обмундированием по лестнице в свой склад. Скоро будем переходить на зимнюю форму одежды и какие-то из этих шинелей и шапок достанутся нам.