Европолис - [73]

Многие, чтобы не прозевать работу, не уходили из порта, — проводили ночи в душных кофейнях, сидя за деревянными столами и подпирая руками головы.

Над рекой курился туман, и сквозь него по серой воде скользили, как черепахи, тяжелые груженые барки, снуя от одного берега к другому. Женщины из окрестных деревень, прикрыв лица цветными платками, торопились на базар с овощами, молоком и птицей. Покачивалась на волнах цепь причаленных к берегу, хрупких, как скорлупка, лодок. Их хозяева, рыбаки из украинцев и липован, с всклоченными волосами и растрепанными бородами, только что проснувшиеся, свертывали тряпье, на котором они спали прямо под открытым небом на берегу. Повернувшись лицом на восток, они широко крестились, отбивали земные поклоны и садились в лодки, где уже были приготовлены снасти для морской рыбной ловли.

Грузовой пароход, стоявший у причала, ожидал, когда начнется погрузка. У его борта нетерпеливо фыркали плавучие элеваторы, вытягивая свои шеи, словно гигантские цапли, готовые заглатывать зерно из пузатых барж и перебрасывать его золотой струей в мрачный трюм морского судна.

Рабочие, сбившись в плотную толпу, отталкивали друг друга, чтобы получить работу.

Артели сколачивались с большим трудом, разделяясь на группы: кто грузить мешки, кто насыпать зерно, кто разравнивать его в трюме. Крики, ругательства, ссоры и потасовки повторялись каждое утро на глазах у часовых, охранявших порт. Арбитром в первой инстанции был смотритель от комендатуры порта, являвшийся представителем власти, уполномоченный поддерживать порядок и поднимать на мачте флаг, объявлявший начало восьмичасового рабочего дня в порту. Уже несколько дней рабочие волновались. Из разных мест налетели «журавли» — пришлые рабочие, которые конкурировали с местными жителями.

Артельщики, находившиеся в сговоре с хозяевами портовых кабаков, где производилась расплата, были обязаны набирать по очереди равное число рабочих всех национальностей: румын, греков, турок, армян и липован.

Дух вражды и острой конкуренции владел этой толпой в ее борьбе за кусок хлеба. Но солидарный по инстинкту, этот пестрый национальный конгломерат часто сплачивался воедино, когда видел, что ущемляются его права.

Американец, еще не зная как следует порядков, существовавших в порту, явился слишком поздно. Выбор рабочих уже состоялся, и артели работали вовсю. Робкий и униженный, он растерянно искал какой-либо помощи. Несколько рабочих, оставшихся на причале без работы, стали подталкивать друг друга локтями и посмеиваться над американцем. Один из них, понахальнее, улыбаясь из-под усов, сказал громко и резко:

— Вот, братцы, и миллионер попал в нашу компанию, к мешку и лопате!

Медленно прошел мимо них американец, стиснув зубы. Не проронив ни слова, он робко остановился перед смотрителем комендатуры.

С первого же взгляда представитель власти понял, в чем дело. Господин Базгу, служивший в порту много лет, некогда бывший военным моряком, был известен как человек добросердечный, хотя и вспыльчивый и необычайно честолюбивый на службе.

Господин Базгу расправил свои седые усы, обычно пышные, но порой, в сырую погоду, печально свисающие вниз.

— Да, поздновато ты поднялся… Трудно тебя пристроить на работу… Другие шум поднимут… Да и книжки портового рабочего у тебя нет.

— Что же делать? Я не знал. Хочу вот подыскать где-нибудь место, — глухо проговорил американец.

— Спиру! — властно позвал смотритель одного из артельщиков. — Ну-ка, позаботься о нем, возьми его в артель на баржу. Как-никак, а он соотечественником вам доводится.

Спиру, высокий, сгорбленный, худой как палка, ловкий и хитрый, заговорил тихим, вкрадчивым голосом, прижимая руку к сердцу:

— Как прикажете, господин Базгу, но только я боюсь, как бы в порту не случилось скандала… Сами знаете, что у меня в артели этот смутьян Сечеляну, а все другие за ним идут, как овцы.

Спиру было выгодно набирать «журавлей», то есть новичков, рабочих из других мест, которых было легче обсчитывать по вечерам при расчете в кофейне, но он боялся, что неуживчивые румыны, которые были подстрекателями всех скандалов и забастовок в порту, опять поднимут шум.

Как только американец появился на барже, со всех сторон поднялся крик. Все выражали свой протест, крича во всю глотку: «Не примем чужака на работу в порту! Самим нет работы, а чужаки хлеб изо рта вырывают! Пускай едет в свою Грецию, здесь румынская страна! В шею его!»

Брань и дикие выкрики поднялись над баржей.

Тщетно пытался Спиру утихомирить рабочих.

— Погодите, братцы! Это комендатура поставила его на работу, чтобы и ему дать кусок хлеба.

— Комендатура не имеет права подсовывать нам чужаков! — закричал один из рабочих, злясь, что никак не может выбраться из зерна, в котором утонул почти по пояс.

Гвалт все нарастал. С пеной у рта все кричали в полный голос. Корпус баржи содрогался от адского шума, она казалась плавучей клеткой, в которой металась сотня разъяренных зверей.

Первым выбрался на палубу Сечеляну, простоволосый, в пиджаке на одном плече. За ним с лопатами в руках стали вылезать и другие. Смотритель, надвинув фуражку на лоб, решительно вышел вперед.