Европолис - [42]

С видом многоопытной женщины Пенелопа начала ласково, притворно сладким голосом:

— Послушай, дорогая! Я говорю тебе, как мать, для твоей же пользы: ты ведешь себя нехорошо. Девушка, которая едва стала выходить в свет, должна держаться скромнее.

— Что? Что я сделала? — по-детски спросила Эвантия, не понимая толком, о чем говорит Пенелопа.

— Ты даже не подозреваешь, — и тонкие губы Пенелопы искривились в недоброй улыбке, — но так не поступают. Танцевать всю ночь с одним и тем же кавалером, а на другой день выйти с ним на набережную, выставляя себя на всеобщее обозрение! Ты еще ребенок. Ты совсем не знаешь, что значит жить в обществе.

— Чем я виновата, если ему хотелось танцевать только со мной? — проговорила, начиная нервничать, девушка.

— Ага! Наверно, ты воображаешь, будто ему понравилась? — прервала ее Пенелопа и презрительно захохотала. — Очень мило! Ты слишком торопишься, моя дорогая. Ты думаешь, что такой мужчина, как Делиу, будет попусту терять время с глупой девчонкой вроде тебя? Он говорил тебе что-нибудь? Ну, признавайся смелей, не молчи, как истукан… Что у тебя с ним?. Ты ему нравишься? Он тебя любит?

— Возможно! — ответила девушка, гордо вскидывая голову и глядя на Пенелопу блестящими от слез глазами.

У Пенелопы заходили желваки на скулах и на мгновенье обнажились белые зубы, словно она хотела укусить Эвантию. Потеряв власть над собой, с перекошенным от злобы лицом она закричала:

— А-а! Бесстыжая! — и словно бешеная волчица бросилась на девушку, которая отпрянула назад.

В этот момент привлеченный шумом американец открыл дверь.

Не говоря ни слова, он встал между двумя женщинами, готовыми вцепиться друг в друга.

Взяв Эвантию за руку, он втащил ее в свою комнату и запер дверь на крючок.

Схватившись за голову обеими руками, девушка упала на кровать и разразилась безудержным плачем.

— Ни минуты, ни минуты я не останусь в этом доме!

— Тише, тише! Успокойся! — заговорил старик. — Собирай чемодан. Мы сейчас же переедем в гостиницу, пока не подыщем себе квартиру.

Пенелопа билась в истерике и успокоилась только тогда, когда разбила зеркало и большую стеклянную вазу.

На следующий день Стамати вернулся из Галаца и пришел в ужас. Дом нельзя было узнать. Гости куда-то исчезли. Больная жена лежала в постели.

— Не позволю, — кричала возмущенная Пенелопа, — чтобы паршивая девчонка издевалась надо мной в моем доме!

Хотя у нее снова расходились нервы, однако в глубине души Пенелопа горько сожалела о случившемся и корила себя за то, что не сумела сдержаться.

ГЛАВА VIII

Они встречались каждый день. Как только Нягу освобождался от службы на корабле, он отправлялся к Эвантии. Избегая людских глаз, они долгие часы проводили вместе, скользя на просмоленной лодке по блестящим узким протокам, по водным тропинкам, проложенным в зарослях тростника. Они останавливались среди разводий, собирали кувшинки, водоросли и водяные лилии в пышных садах дельты, созданных причудливой игрой природы. Они были одни, и никакое чужое человеческое дыхание не нарушало торжественной тишины пустыни.

Они погружались в какой-то особый мир, не имевший никакой связи с остальным человечеством, проникали в глубь первозданной и таинственной природы дельты.

Иногда они вздрагивали от страха, рассматривая в прозрачной воде, словно в волшебном зеркале, водоросли, произраставшие на дне озер. Тысячи разнообразных насекомых испуганно поднимались из зарослей камыша и реяли, словно прозрачные облачка. А в небе плыли караваны перелетных птиц, устремляясь в края, где цветут апельсины.

Как-то осенним вечером на пляж, прямо на их головы, опустилась стая перепелов. Во время перелета здесь всегда отдыхали стаи птиц, которые собирались вместе, прежде чем отправиться в путь через Черное море. Ослепленные ярким огнем маяка, обессиленные перепела падали на землю, посвистывая: пит-пидик… пит-пидик. Они копошились на песке, словно полевые мыши. Снова взлететь у них не было сил, и дети брали их прямо руками.

Ежегодно в течение нескольких дней происходило избиение птиц. Рыбаки набивали перепелами бочки и засаливали их.

В другой раз, осенним золотистым днем пляж был совершенно пуст.

На всей желтой песчаной ленте только вдали, возле самого маяка, виднелись две черные точки.

Темно-зеленое море было спокойно, и лишь у берега вздымались и опускались мелкие волны, оставляя на тонком песке серебристую пену, похожую на разорванные кружева.

Нягу и Эвантия не торопились уходить с пляжа. Часами наслаждались они покоем, лежа на мягком и теплом песке.

Словно завороженные, жили они среди рая любви, под властью той пьянящей радости, которая только одна и может дать почувствовать цену и красоту жизни.

— Ты простудишься!

— Нет… Мне так приятно! — И Эвантия по-детски протягивала голую ногу к самой воде. Холодная пена, впитываясь в теплый песок, приятно щекотала ей ступню, и девушка вновь кошачьим, эластичным движением подбирала ноги.

Иногда, растянувшись на песке и подложив под голову обнаженные руки, она делала вид, что спит, наблюдая сквозь ресницы, какой радостью светятся глаза возлюбленного, созерцающего ее. А он, затаив дыхание и не находя нужных слов, молча восхищался ею, полный страсти, похожей на благоговение. Когда Нягу уже не мог сдерживать себя, он слегка наклонился и коснулся горячими губами кончика ее ножки, покрасневшей от холодной воды и морской соли.