Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия - [7]
Королева была возмущена свободой, с которой Эссекс «фабриковал» рыцарей вопреки ее воле, но отменить его решений не могла, так как акты посвящения совершились по всем правилам древнего церемониала, и даже она не могла лишить силы эту магическую процедуру. Феодальный обычай и дух восторжествовали здесь над сухим расчетом абсолютистского государства. (Правда, Елизавета намеревалась издать прокламацию, запрещающую рыцарям Эссекса показываться на официальных церемониях при дворе, что было привилегией этой категории, но ее отговорили от этого шага.)
Требования, предъявляемые к истинному рыцарю, не ограничивались формальной процедурой посвящения. Система представлений о качествах, присущих ему, существовала как в среде самого дворянства, так и в общественном мнении более широких слоев. Для первых образ рыцаря непременно включал в себя традиционный набор достоинств, культивировавшийся ставшей уже архаичной куртуазной литературой с поправкой на блестящую придворную жизнь эпохи Ренессанса: благородство крови (здесь внимание к нему несомненно), доблесть, беззаветная смелость, щедрость, галантность, образованность и т. д. Упорная приверженность этих людей «рыцарской идее» и куртуазной манере поведения нередко выражалась в эффектных поступках, казавшихся уже неуместными в эпоху артиллерии и огнестрельного оружия: таких как вызов на поединок во имя своей дамы, посланный Ф. Сидни командиру французской крепости, который должен был решить судьбу осады, или подобный вызов, брошенный его патроном, Эссексом, любому испанцу под стенами Лиссабона во имя его госпожи — королевы Елизаветы.
Многочисленные военные кампании, которые Англия вела в XVI в. на суше и на море, стимулировали воинственные настроения той части рыцарства, которая по преимуществу служила Марсу в ущерб мирным занятиям хозяйством в собственных поместьях. У этого слоя, поставлявшего основную массу офицеров, сложилась своя психология, безусловно роднившая их с испанскими идальго или французским «дворянством шпаги» и характеризующаяся безудержной гордостью, щепетильностью в вопросах дворянской чести, убежденностью в собственной монополии на благородство. Маршал Эссекс оставил в своей «Апологии» панегирик этой категории дворянства: «Я люблю их за их доблесть, за величие их духа, ибо слабый духом не может быть доблестен… Я люблю их во имя моей страны, ибо они — самая лучшая броня Англии в обороне и ее оружие в наступлении»[29]. В этих словах — самооценка «истинного» английского рыцарства.
В какой-то мере эти воззрения совпадали с представлениями об идеале рыцаря в общественном сознании более широких слоев. Со времен Чосера, создавшего такой собирательный и весьма привлекательный образ, англичане хотели видеть в рыцаре защитника, бесстрашного воина, мудрого в совете. Причем в демократической среде акцент явно переносился с вопросов его личного благородства и куртуазных качеств на его служение государству и общественным интересам. Прежде всего, настоящий рыцарь должен иметь вес и авторитет в делах своего графства (это становится топосом у современников), нести часть общественного бремени: состоять в комиссиях мировых судей, заседать в числе присяжных, исполнять обязанности высоких шерифов, поддерживать мир и порядок в графстве и т. д.
Второй важный критерий истинного достоинства рыцаря — его благосостояние, которое должно соответствовать его статусу[30]. Т. Вильсон констатировал, что доход, приличествующий рыцарю, должен составлять от 1 до 2 тыс. ф. ст. в год. В связи с этим весьма симптоматично то, как он смотрел на клиентелу Эссекса. С формальной точки зрения эти рыцари безусловно считались таковыми, а по своему воинственному духу более, чем кто-либо в Англии, соответствовали традиционному рыцарскому предназначению, но автор отнесся к ним более чем скептически, отказывая им в подлинном рыцарском достоинстве: «Я не причисляю к ним рыцарей милорда Эссекса из-за их образа жизни впоследствии, а также потому, что многие из них едва ли являются добрыми джентльменами, поэтому, чтобы отличить этих рыцарей от остальных, их называют рыцарями Кале, руанскими или ирландскими…»[31] В своем скепсисе Вильсон был не одинок, он выражал общее настроение, о чем свидетельствует и популярная эпиграмма 90-х гг., высмеивающая нищету этой категории дворянства: «Рыцаря из-под Кадиса, джентльмена из Уэльса и лэрда из северных графств — кентский йомен купит всех вместе за свою годовую ренту»[32].
В наиболее обнаженной форме несовпадение самооценки рыцарства, военного сословия и взглядов на него современного общества проявилось в чрезвычайно популярных в конце XVI в. комедиях Бена Джонсона, где фигура такого хвастуна-вояки без гроша в кармане, вечно живущего в долгах, но с неистребимым гонором, стала предметом осмеяния. Его Тука или воинственный капитан Бобадил, грозящий уничтожить всех испанцев с помощью «одной его дворянской персоны», — персонажи гротескные, но необыкновенно живые и узнаваемые. Недаром группа дворян-военных в 1596 г. подала на драматурга в суд за оскорбление и издевку, которые они справедливо усмотрели в образе Туки.
