Евангелие от Магдалины - [69]

После фена я почувствовала, что во рту очень сухо и горько: пустыня, мать твою! Надо пойти попросить у портье, этого земного воплощения бога Мина, какой-нибудь минеральной водички и заодно — что уж лукавить — проверить его реакцию (чуть было не подумала — эрекцию!). Вообще, проверить, как я сейчас гляжусь, на фоне роскоши, на мировом курорте. Результаты проверки превзошли все ожидания. По бобрику босиком, вся на босу ногу, на голое тело, в чисто условном сарафанчике, лишь прикрывающем божественные выпуклости, я плавно приблизилась к стойке. Портье за стойкой не оказалось — лишь торчали невостребованные ключи, которых оказалось довольно много. Порожняком поплывем? Очень хорошо. Все вдруг стало радовать меня. Все отлично! Любимый человек рядом, в десяти шагах, и скоро мы с ним поплывем вместе по солнечному Нилу. Солнце попадало в салон косо, срезанное дверью, и освещало и грело лишь ноги повыше колен. Я убедилась в этом, оглянувшись в большое, до пола, зеркало, которое оказалось сзади меня. Да, на ноги солнце и светит, и их же греет. И это необыкновенно приятно. В Питере никогда не поймаешь такой жаркий, веселый луч! По-прежнему через плечо я разглядывала себя. Не!.. Вполне! Не уверена, что я войду в мировую культуру, но прекрасные мои ноги точно там прозвучат: недавно один знакомый скульптор лепил их, как, впрочем, и все остальное, как он уверял, для скульптуры на станции метро «Молодежная».

Так я тайно, слегка возбуждаясь, любовалась через плечо в зеркало своими голыми ногами и вдруг обнаружила, что в этом наслаждении я не одинока. Вдруг до меня донесся тихий хрип, перешедший в бульканье. Я резко повернулась в ту сторону и увидела портье, откинувшегося на низком кожаном диванчике в углу холла, голова его была безжизненно откинута, глаза были приоткрыты и мутны.

Снова донеслось хрипение, перешедшее в какое-то бульканье. Что с ним? Зарезан? Задушен? Я решительно двинулась к нему, но, на третьем шагу кое-что сообразив, приостановилась.

Тельце его было откинуто на подушки, голова отброшена, глаза затуманены. А ручонка-то где? Правая ручонка? Странная форма местного приветствия! Я отвернулась.

Сзади послышался совсем уже смертный хрип, потом дикий вопль, потом что-то вроде рыданий. Повременив, я обернулась. Портье, упав с диванчика, просто и честно лежал ничком поперек ковра, теперь уже, видимо, абсолютно ко всему равнодушный, в том числе и к выполнению официальных своих обязанностей.

Да, своеобразный тут сервис!

Но не могу сказать, чтобы он оставил меня абсолютно равнодушной. Я перешагнула через портье, честно погибшего в бою с самим собой, и полетела к Митиной каюте.

Этот меланхолик сидел, грустно уставясь в точку, хотя за его окном вид простирался гораздо более богатый, чем за моим.

Голубой, весело плещущий Нил, торчащие из воды крупные гладкие камни, целые острова — «луды», как называют их у нас на Ладоге, за лудами вдали — крутой, поднимающийся вверх оранжевый берег с мавзолеем Ага-хана на самой вершине, где он почти сливался с ярким синим небом.

Ага-хан был знаменитый богач и похоронен там вместе с красавицей женой, которую всю жизнь холил, лелеял, осыпал драгоценностями.

— Вот бы нам так похорониться! — сказала я, глядя туда.

— Ни к чему это! — сказал Митя.

Взгляд его был устремлен к другому: над его койкой был на стене папирус в рамочке — суд Осириса, сидящего на троне, в окружении богинь Исиды, Маат и Нефтиды. На весах лежит сердце покойного — на одной чаше, на другой — перо богини справедливости Маат. Если отягощенное грехами сердце тяжелее — пожалуйте в ад.

— Любуешься? — садясь ему на колени и обнимая, спросила я.

— Да нет, — вздохнул он. — После сегодняшнего посещения папирусной мастерской я как-то стал недолюбливать папирусы.

— Думаешь, где сейчас эта Мальвинка носится?

— Да. — Митя вздохнул.

— Да угомонись, сердца на всех не хватит! — Я лизнула его лоб. — О, какой ты... сладколобый!

— Да, кстати, — он слегка отстранился, — ты уже не первая здесь гостья!

— О! — Я восхищенно глянула на Митю. — И кто же?

— Сиротка.

— Ну ясно.

— Предлагала всю себя, без остатка — умоляла отдать ей звездочку! Говорила, что только так можно спасти Цыпу, у которого тут, оказывается, обострился диабет... Неужто и Цыпа поверил в это? — Митя вздохнул. — Ведь мы же всегда с ним были «бойцы материализма»! «Продам материалистические убеждения. Дорого!» — ведь это его шутка.

— Да, Бога приватизировать все хотят! И звездочку, антенну для связи, все ловят. Только боюсь, что лечением Цыпы Сиротка не ограничится... Дальше пойдут более крутые дела! — Я вздохнула.

— Да, кстати... а где, интересно, звездочка-то? — Митя почему-то смущенно глянул на меня. — Сиротка сказала, что Жезл Силы — так сделали жрецы — переходит от одного владельца к другому только после смерти и... только по любви. Причем любовь, сказала она, обязательно должна быть разнополая: а то жезлом долго гомики владели.

— Так Сиротка себя, значит, преемницей выставляла? — Я усмехнулась. — Не знала, что у вас любовь!

— А... кто тогда, если не она? — Митя уже с явным подозрением глядел на меня.

— Я! Держись! — Я опрокинула его на кушетку.