Евангелие от Магдалины - [70]

— М-м-м! — промычал Митя. — Окно закрой!

— Не надо! — прошептала я.

Пусть Ага-хан со своего холма вместе со своей красавицей женой завидуют нашему счастью!

Вдруг я услышала какой-то легкий стук в окно. К счастью, Митя, находящийся в это время в полях елисейских, его не услышал.

Я покосилась туда одним глазом и обомлела: за окном, во всю его — и свою — высоту, висел портье. Как он там оказался? Видимо, держался за леера на палубе и свисал? Видимо, методика эта была у него разработана до мелочей и практиковалась во всех рейсах. Он встретил мой изумленный взгляд, но не прореагировал. Вернее, среагировал по-своему: опустил правую руку по назначению и висел лишь на одной левой! Виртуоз! При этом на лице его холодно поблескивало пенсне. В холле он, насколько я помню, обходился без него, но теперь он отнесся к делу более ответственно. Я тоже, со своей стороны, не могла прервать столь увлекательного своего занятия, да он бы этого и не хотел. Я только подмигнула ему одним глазом и в наслаждении закрыла оба: так сосредоточенней! Мы с Митей с общим стенанием отлетели в рай и лежали, откинувшись в разные стороны. Через некоторое, довольно долгое время я сумела разлепить один глаз. Портье в окне не было.

«Отлепился?» — равнодушно подумала я.

Митя победно вскочил, поправил штаны, уставился в зеркало.

— Вот так! — Он оскалился. — Зубов нет, а считаюсь красавцем!

Митя подошел к окну, рывком сдвинул стекло вниз. Хорошо, что вуайер отчепился. Подул легкий, прохладный ветерок — завершение блаженства. Потом я встала рядом с Митей... Ого! Колоссальный успех! Со своего вольного речного простора к нам бешено гребли в каких-то скорлупках черные белозубые дети с бодрой песней. Слова я поняла, лишь когда они подгребли ближе:

Ай эм притти бой.

Гив ми литтл той!

...Я симпатичный парень, дай мне маленькую игрушку!

Победители гонки сгрудились у окна, прыгали в своих скорлупках, протягивали темные свои ручонки с розовыми ногтями.

— Привет вам, дети Юга! — рявкнул Митя.

Дети Юга ответили восторженным гвалтом. Мы стали кидать вверх монетки, которых нам полно надавали на сдачу в папирусной мастерской, и каждая монетка, несколько раз перевернувшись и сверкнув на солнце, попадала в свой черный кулачок.

— Все! — Митя опустил стекло. — Мне нравится, что мы все же ведем благотворительную работу с детьми!

— А как же! — воскликнула я.

Тут раздался сдержанный стук в дверь. Я распахнула ее — теперь нам уже нечего бояться!

За дверью стоял портье — теперь уже строгий, корректный, холодно поблескивая пенсне.

— Диннэ![3]

Сенкс!

По пути мы зашли к Цыпину с Сироткой — стукнули, и дверь отъехала, и мы в темноте увидели запрокинутого на койке Цыпу, над ним колдовала Сиротка. Сверкнул шприц. Инсулиновый укол? Мы прикрыли дверку. И почти на цыпочках пошли в столовую на корме. Большая, уютная, с широкими стеклами. Стояли накрытыми всего два стола — за одним уже колготились веселые французы, второй был, видимо, наш.

Посередине уже стояло дымящееся длинное блюдо — рис, кажется, с мясом. Подошел портье — здесь он был строг и корректен, видимо являясь одновременно и метрдотелем, лицом важным и ответственным, а некоторые вольности позволял себе только в должности портье.

Теперь, после всего, что было, надо бы с ним поговорить. Оказывается, он еще и метрдотель. Вдруг еще окажется и капитаном? И если и судном будет управлять одной левой рукой при занятой правой, то нам несдобровать!

— Парле ву Франсе? — поинтересовалась я.

— Уи, — с достоинством ответил он.

Тогда я поинтересовалась у него, кто это уже съел уголок в нашем блюде риса и почему накрыто на десять приборов, когда нас прибыло всего девять? Десятая тарелка, кстати, была уже грязная — кто-то покушал.

— Вас десять! — сказал метр.

— Девять! — с тревогой сказала я. — Кто же десятый?

Тут как раз начали появляться наши, свежие и расфранченные: Цыпа с Сироткой, СН в рубашке апаш, ослепительный Апоп, хмурый, хотя и в рубашке с акулами, Михалыч, слегка шелушащийся на лицо Гуня.

— Вы видите: нас пока даже восемь! — сказала я метру. — Одна еще должна скоро появиться!

— Десять! — холодно возразил метр. — Один ваш джентльмен уже покушал! — Он показал на грязный прибор.

Мы с Митей тревожно переглянулись: кто же это? Хмурый Михалыч сел рядом, с надеждой глянул на грязную тарелку.

— Кто-то уже подхарчился? — спросил он.

— Увы... какой-то джентльмен! — разочаровала его я.

— Да это Атеф, наверное, появился, миллионер драный! — в сердцах произнес Михалыч. — Вообще, ведет себя как капитан Немо! Нигде не появляется! Не уважает, видно... Товар-то хоть у него? — с тоской произнес Михалыч. — Или... в музее уже? — Он нашел в себе силы усмехнуться.

Да, появление Атефа устроило бы всех нас — столь отчужденное его поведение раздражало.

— Хрена два он у меня диссертацию защитит! — произнес Митя.

— А ты думаешь, это так нужно ему? — усомнилась я.

Мы стали накладывать рис. После первых ложек, кинутых в рот, на многих лицах появилась задумчивость. Какой-то необычный вкус. Видимо, какие-то местные экзотические, египетско-асуанские добавки? Все взгляды обратились ко мне — мол, это так надо? Я хотела спросить об этом портье, но тут перебил Михалыч с больной его проблемой: