Это вечное стихотворенье... - [40]

Кто шатры убирал,

Кто сидел над тазами,

Молотком громыхал,

Да паял, да лудил их.

Дети голые шумно

На деревья влезали,

Мух цветами сгоняли

С грустных морд лошадиных.

А отцы их пестрели

На возах, под возами,

В свете утреннем

Выглядя совсем не зловеще,

И кричали друг другу

Дикими голосами,

Очевидно,

Совершенно спокойные вещи.

«Владения камня…»

Владения камня.

Бесплодная тяжба гранита

С корнями деревьев.

Завидная близость зенита.

Молчание скал.

Неожиданный грохот потока.

Обвала оскал

И орел.

Он высоко, высоко…

Он точкою черной.

Он не жил ни в прахе, ни в страхе,

Парит отвлеченно,

Задумавшись о черепахе,

И в облаке тает…

А облако тенью свободной

Ложиться на камень,

Возвышенный и старомодный,

Над лапами сосен,

Над острыми шапками елей,

Он глыбы возносит,

Обдутые сонмом метелей.

Он полон достоинства.

Он еще, видимо, в силе.

Как чуждое воинство,

Сосны его окружили.

Их строй поднимается,

Ветви неся, как пищали.

И вдруг открывается

Древняя область печали:

Обломок вершины,

Развалины выступов горных

Лежат, как руины

Акрополей, некогда гордых.

Цветами обвиты

Кладбищенские перекрестки —

Надгробные плиты

И мемориальные доски.

Как мы тесаками,

Обвалы и ливни когда-то

На них высекали

Свои поминанья и даты.

Здесь копья скрестили

Часы синевы и ненастий

Над гибелью стилей,

Над прахом великих династий,

Свои поколенья

Обрывов и ветров гудящих,

Свое исчисленье

И дней и времен проходящих.

Зеленая Рила[6],

… … … … … … … … … … … … … ….

Я видел и скалы, и ели,

И все, что открыла

Ты мне за четыре недели.

Каменья, как троны,

На нет под лесами сходили.

Гайдуцкие тропы

Меня высоко возводили.

И взял я в мечтанье

В часы своего восхожденья —

Прекрасное зданье

Сложить из камней преткновенья.

Навек. Чтобы оное

Зданье как надо служило.

Чтоб вечнозеленое

Древо с камнями дружило.

…Я думал избегнуть,

Я думал забыться и кануть,

Внизу у подножья

Оставить нелегкую память.

Но нет человеку

Спасения от человека.

Две тысячи метров

Над уровнем моря и века.

Копривштица

В Копривштице родился и похоронен

великий болгарский поэт Димчо Дебелянов.

Копривштица встает перед глазами

И летними, горячими холмами,

И зимним снегом на сыром ветру,

И пеньем птиц январских поутру.

Мне в январе в Копривштице не спится.

Округлая желтеет черепица

Сквозь моросящий утренний туман.

Есть у тумана к путанице склонность,

Он — как неосторожная влюбленность,

Как отрешенность и самообман.

Я выполнил завет — прийти к поэту,

Которого давно искал по свету

И наконец-то все-таки нашел.

Я так хочу быть на него похожим

На языке и схожем, и несхожем…

Его удел был легок и тяжел.

Здесь путь его когда-то начинался,

Здесь он нежданной музе подчинялся.

Ушел отсюда и сюда пришел.

Большие сосны смотрят исподлобья.

Я посетил старинное надгробье.

Мне легче стало.

Я его нашел.

Сейчас в Москве, наверно, много снега,

А здесь гремит булыжником телега,

Лошадка маленькая — цок-цок-цок.

Как у тебя, под окнами твоими,

Где тополя как будто в белом дыме,

Что ранний ветер с веток сдуть не смог.

С горы, где я живу, весь город видно,

Мне хорошо, но все-таки обидно,

Что не могу я сразу рассказать

О том, что вижу, и о том, что снится.

Вот так, в любви не в силах объясниться,

Не может человек двух слов связать.

Копривштица выходит из тумана,

Как будто из старинного романа

Гравюра знаменитого письма,

Чернея на легчайшем белом фоне…

А воробей, присевший на балконе,

Все облетевший ветви и дома,

Как жизнь сама — пиши иль не пиши, —

Чирикает, как хочет, от души.

Старые церкви

Я вовсе не Божий угодник.

Но даже в немногих словах

Хочу рассказать я сегодня

О старых болгарских церквах.

Я к ним подходил,

   к обветшалым,

И был удивлен неспроста

Их ростом,

   приземисто-малым,

И маковками без креста.

Иная с крестом —

   но оградой,

Как надо б,

   не окружена.

И кажется с первого взгляда

Невзрачным домишком она.

У них необычная слава.

Их навзничь валили бои.

Болгарам пророки ислама

Внушали каноны свои.

Постройку церквей запрещали.

Сносили.

Расплатой стращали.

А церкви нет-нет и рождались.

Но, чтоб сохранить высоту,

Они в глубину зарывались,

В земную,

   в родимую ту.

Церквушки невидные эти,

Две трети тая под землей,

Казались пониже мечетей,

А были повыше иной.

В тиши векового предела

Я думал о святости ран,

О душах,

   что выбить из тела

Не смог никакой ятаган.

В церквушках-то вовсе не глухо

Сказались характеры те.

Я думал о стойкости духа,

О верности

   и высоте.

«Мириадами глаз глядели…»

Мириадами глаз глядели

Небеса…

   А у древних стен

Отдыхающие галдели,

Под ногами песок хрустел.

И не мог я в курортном быте

То увидеть,

   чего искал.

Но по крышам и перекрытьям

Ветер сумрачный проскакал.

Наползающими парами

Скрыло облако небеса.

Звезды таяли над горами,

Как над площадью голоса.

Ветер в кронах гудел со звоном.

И с пришествием темноты

Все казалось одушевленным —

Сосны,

   тени кустов,

      кусты.

И движенья дубов сутулых,

И любой облаков уклон,

И невидимый закоулок,

Начинавшийся за углом.

Мне казалось —

   я должен что-то

Непременно сказать ему,

Городку,

   всем его воротам,

Стенам,

   прячущимся во тьму.

Произнесть какое-то слово,

Чтоб раздвинулась дверь былого.

И шагнул я навстречу ветру

И увидел перед собой

Даже мглистую ночью светлый —

Камень памятника крутой.

И словами почтенья павших,

За свободу насмерть стоявших,

Зазвучавшими в тишине,