Это вечное стихотворенье... - [39]

исчез над недописанной страницей.

Я видел,

как серебристый длинный

   «мерседес»,

широким жестом

   списанный в посольстве

и купленный

   владельцем тех манжет,

что хлопотали около Марии,

пугая бабочку,

возник опять

на том же месте на моем бульваре.

И знал: недолго женщине стоять

одной на том же самом тротуаре.

Но я не знал,

что здесь,

пока я в нетях пребывал,

произойдет негаданная встреча,

сама собой. Я этого не ждал.

Но жизнь идет,

   всем выкладкам переча.

Художник молвил:

   — Чмокни ручку Маше!

Ведь рад за нас?

   Ну как находишь ты

таким согласьем блещущие наши

неодухотворенные черты?

— Давайте в «холодно» и «горячо»

играть? — сказала здешняя Мария.

Я видел загорелое плечо

и те же очи. Только не такие…

Она спросила:

   — Есть у вас кольцо? —

Я поглядел тайком на безымянный.

Она сказала:

   — Вы такой же странный,

и хорошо…

И я в лице — лицо,

во взгляде — взгляд

   увидел на мгновенье.

И холодок под сердцем ощутил.

Прошло несовместимое виденье…

И я глаза смятенно опустил.

— Нет у меня кольца, —

   сказал художник. —

Одна отрада —

   славный мой треножник.

Пойдем, какие игры?

— Я хотела…

Я загадала!..

Если б я нашла…

Металась бабочка осиротело.

Гроза в полнеба ширилась и шла.

Я жил в каморке чистой,

   как в чертоге,

за словом

   как за каменной стеной.

Но раздвоился путь на две дороги.

Мария, кто ты,

   где ты,

      что со мной?

1976

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ

Любовь к Болгарии 1959–1980

София

I. «По всем городским кварталам…»

По всем городским кварталам

Осенней мело листвой,

Листом золотистым, алым,

Пронизанным желтизной.

Под этим пестрящим танцем

Софийского ветерка Я шел —

и был иностранцем,

Не знающим языка.

О чем-то у продавщицы

Спросил по-болгарски я.

Задумалась продавщица.

Задумался с ней и я.

Но девушка в яркой блузке,

Стоявшая рядом с ней,

Сказала: «А вы по-русски.

Мы, может, поймем скорей».

И как-то намного проще

Почувствовал я себя.

На улице, словно в роще,

Кружилась листва, рябя.

И вдруг, как порой сквозь слезы,

Увидел я сквозь туман:

Осенние шли березы

По улице Цар Шишман.

Они чуть качались в дымке,

И легкие ветерки,

Как добрые невидимки,

Сметали к листкам листки.

Стволов этих белых глянец…

Проталинки черноты…

Какой, к чертям, иностранец

На этих улицах ты!

Стихали в груди удары.

Мне часом казался миг.

Простите меня, болгары.

Я выучу ваш язык.

Он твердый язык и нежный.

В нем близкая нам душа.

На вашей земле зарубежной

Не чувствуешь рубежа.

Я в ваши успел влюбиться

Каштаны и тополя.

Хорошая заграница,

Болгарская ты земля!

II. «В прозрачной осенней Софии…»

В прозрачной осенней Софии

Под золотом южной луны

За тысячу верст от России

Мне снятся московские сны.

Мне снятся минута отъезда,

Некстати оборванный спор,

И дом, и рабочее место,

И вниз уходящий простор.

И вот я во сне пререкаюсь,

И воздух ладонью крою,

И думаю, и просыпаюсь —

И комнаты не узнаю.

А в окнах — софийское утро,

Бульваров манящий разбег.

Ах, как это, в сущности, мудро

Какой-то сказал человек

О том, что отечество — это

Не только пространство земли.

Оно и дома и рассветы,

Что трудно оставить вдали.

Оно и родимая крыша,

И помыслы наших годин,

И все, чем живет оно, дышит,

Чем дышишь и ты, его сын.

Наверное, все мы такие —

Солдаты, певцы и сыны.

…Под небом осенней Софии

Я видел московские сны.

«Мне это надолго запомнится…»

Мне это надолго запомнится,

Как в жаркое горное лето

Увидел я речку Тополницу

Прохладно-зеленого цвета.

Она торопилась, веселая,

По камушкам да по песочку,

Счастливая и невесомая,

Как чья-то любимая дочка.

Но в небе —

   за трещиной трещина!

И речка,

   краса Среднегорья,

На миг показалась мне женщиной,

Припомнившей давнее горе.

И чьи-то мне слезы почудились

И в волнах —

   тела неживые.

И темными ордами сгрудились

Над ней облака грозовые.

Цыгане

На речонке Тополнице

Появились цыгане,

Загорелые, хриплые,

В разноцветных заплатах,

В подпоясанных чем-то

Непонятным халатах.

Пыль мели они

Черными босыми ногами.

Появились под вечер

И расположились

На речонке Тополнице

Прямо под тополями.

И уже через час

В городишке божились

Их старухи,

Что знают все,

что сбудется с нами.

Карт колоду показывали

Из-под латаных шалей,

Карт настолько промасленных,

Очевидно,

   с годами,

Что картошку, пожалуй,

Можно было бы жарить

На семерке, на тройке

И на пиковой даме.

Поздним летом в Копривштице

Появились цыгане

В шароварах, в жилетках.

Глаз белками блистали

И за ужином в городе

Ребятишек пугали:

«Проглоти — иль к цыганам!»

И дети глотали.

И действительно,

Как тут куска не проглотишь,

Если рядом цыгане,

Эти страшные люди.

А одна из гадалок

К бабке кинулась: «Хочешь,

О войне погадаю,

Будет или не будет?»

«Да отстань ты! —

Старушка поежилась зябко. —

Что ты мелешь, проклятая…»

И дальше пустилась.

«Ой, накличешь ты горе

На сынов своих, бабка».

«Тьфу ты!» — плюнула бабка.

И перекрестилась.

А потом на Тополнице

Пять костров запылало.

Под деревьями тени

В желтом прыгали свете.

Город жил своей жизнью

Как ни в чем не бывало,

Лишь смотрели в сторону

Озабоченно дети.

…Я увидел их утром.

Два цыгана курили,

Молча сбрую чинили,

В кожу иглы вонзая.

Что их по миру гонит,

Где их родина в мире,

Как живут они,

Крова родного не зная?

Или всюду их дом —

Где трава и деревья?

Кто ж не любит простора!

Но по странному следу

Все идут они. Сядут.

И опять! И в кочевье.

И когда ж они все же

Наконец-то приедут…