Это вечное стихотворенье... - [34]

Лихославль, Лихославль, Лихославль!

1979

«Большой зимы строительный каркас…»

Большой зимы строительный каркас.

Как церковь, блещет башен арматура.

И плотный снег лежит, слегка лучась…

Что Марианна делает сейчас?

Она ведь не абстрактная фигура.

Когда она по улице идет,

К ней, точно хлопья, взгляды прилипают.

Я понимаю их косой полет

И как летят они, как отлетают.

Она неслышно вышла за порог,

На белый мох ступает под ветвями.

Летит как вздох от губ ее парок.

Я не могу поймать его губами.

Куда идет она?

   Не все ль равно…

Она идет по свету — вот в чем дело!

На дерево взглянула — и оно

Уже не выглядит осиротело.

Сквозь чад, сквозь городское бытие

Ее ведет поющая тропинка.

И бриллиантик в перстне у нее

Как на ветру застывшая слезинка.

Вдруг останавливается. Глядит:

Висят сосульки трубами органа.

И, улыбнувшись мельком, вновь спешит.

А здесь каркасы, тонкие на вид.

Сквозь арматуру

   даль полей летит…

Куда идет сегодня Марианна?

1979

«Окно с обнаженной натурой…»

Окно с обнаженной натурой

Возникло.

   Я деревом стал

И залюбовался фигурой,

Как будто на век опоздал.

Ключицы и груди глядели

Внимательно в сумрак седой.

Но вдруг отреченьем модели

Дохнуло от девушки той.

Свою ощущая свободу,

Красивый такой человек,

Как в зеркало,

   смотрит в природу,

В деревья,

Карнизы

И снег…

Но в тайном ее направленье

Под маленький шелест пурги

В недальнем уже отдаленье

Послышались чьи-то шаги.

И я, отмахнувшись от строчек,

Что складывались в этот час,

Скатал белоснежный комочек

И бросил в окно.

Свет погас.

И я не познал, в чем тут дело,

Что в это мгновение чту,

Какая ревнивость велела

От глаз утаить красоту.

И, хлопьями, как похвалами,

Осыпанный, шел я домой,

И девственный снег над домами

Витал, как над улицей той.

Я шел по дороге туманной

И думал светло перед сном

О девушке о первозданной

За венецианским стеклом.

1979

«Да, вот такие же, как ты…»

Да, вот такие же, как ты,

Мне не дали добредить в юности,

Все выпрямляя до черты

И округляя до округлости.

Вы закругляетесь теперь,

Но что мне делать с той

   сиреневой

Ордой, ломившеюся в дверь, —

А я захлопывал переднюю.

Стремясь себя в проулки

   вытеснить,

Поскольку был не чем иным,

Как клеветою на действительность.

Все выдержал, любовь любя.

Но — хоть скажи в свой час

   шагреневый:

«Я выкорчевал тебя,

Исчадье ада, — куст сиреневый».

1979

Пицунда

Простая добытая строчка,

Упавшая на берегу,

Терзала меня в одиночку:

Ищу, а найти не могу.

Глазастые камни моргали

На вытянутом берегу.

Дельфины уже помогали,

А я все найти не могу.

Искал и искал эту строчку

И в море, и на берегу.

Но время поставило точку —

Я жить без тебя не могу.

1979

«Если была у меня любовь…»

Если была у меня любовь,

То это ты, Москва.

Рифму старинную вновь и вновь

Мне говорят слова.

Если была у меня тоска,

То по одной тебе,

Время единственное — Москва,

Сердце, судьба в судьбе.

Если когда-нибудь я умру

Так, что меня сотрут

Вместе с фамилией, как муру,

Чьи-то стихи и труд,

Ты моим именем будешь, мы

Все уместимся в нем,

Все наши нежности и умы

С холодом и огнем.

1979

Сюжет (Поэма)

Вот вам конспект

   лирической поэмы.

Песочек, отмель возле глубины.

Любовь к искусству…

   Остальные темы

из отдаленья к ней подключены.

Пока бродил я в поисках сюжета,

не зная, как мне быть

с моей душой,

которая была со мной и где-то

и все еще хотела стать большой,

растаяла зима, а это лето…

Оно горело. И паленым пахло

и в доме, и на улице любой,

как с отдаленных торфоразработок.

Все колыхалось: люди и дома.

Припоминалась лютая зима.

Я думал о Каире. Магадан

переместился в полушарьях мозга

туда куда-то… За меридиан

жары… Слепила южная известка,

как снег…

   Мороз,

      как солнце,

         обжигал.

Мне это все

тем лучше представлялось,

что не был я ни там, ни там.

Хотел,

да как-то все никак не удавалось.

Так горячился я и холодел

(а почему, скажу об этом ниже),

что из Москвы

   никак не уезжалось.

Жара была в разгаре.

Пух летел,

как мухи белые.

Короче, я

жил в отпуске меж севером и югом

и оба полюса носил в себе.

Художник был по складу

   общим другом.

И, в общем, жил вначале так себе.

Тот переулок назывался Вспольным.

Он к Патриаршим вяло вел прудам.

И о художнике я вяло вспомнил,

поскольку жил художник

   где-то там.

Я думал:

   как бы он изобразил

пустую улицу, дрожащий воздух,

больших домов коротенькие тени

и тротуар, снимавший отпечатки

с мужских подошв

   и дамских каблуков?

Или закат в невиданном Каире,

что отразился на твоем письме

о переходе синего в лиловый,

а дальше в красный,

   с выходом в полнеба,

напоминавший о Сахара-сити,

где чуть пониже зарева стояли;

о пальмах и о бомбах, о домах…

В сорок четвертом, помнится, году

мы в Исторической библиотеке

с ним познакомились у картотеки.

Потом здоровались. Но на ходу.

Когда же рядом заняли места,

он, что-то полистав,

   заметил хмуро,

что передвижники — литература,

а живопись — «Явление Христа».

Тогда нам было

   по шестнадцать лет.

Мы занимались в юношеском зале.

Совсем не то, что на дом задавали,

читали и художник, и поэт,

скрывавшие от мира гениальность

и двойки — от усталых матерей.

Меж тем как вьюги

   жесткая реальность

нас поджидала около дверей.

Кудрявый, с дымно-серыми глазами,

как бы размазанными под бровями

или заплаканными, но без слез,

худой, как все мы,

   небольшого роста,

держался он