Это вечное стихотворенье... - [30]

Сказал: «С тобой пошел бы я в разведку.

Побудь». А я? Куда тогда я поспешал?

Тот день закрыт снегами и дождями,

Как смазан ветром времени тугим.

Куда спешил я, там меня не ждали,

А может, ждали, но совсем другим.

Несостоявшаяся жизнь! Шум ветра.

О, уходящая во встречной красоте…

Художник пишет сад, как после

   смерти мэтра,

Сухой прилипший лист минуя на холсте.

1976

«Я виноват, что я в живых остался…»

Я виноват, что я в живых остался,

Иначе б то, что вы сейчас сказали,

Звучало б не хулой, а похвалой.

Я виноват, что я не расквитался

Еще при жизни с тем, что навязали,

Что стало вечно теплою золой.

Я виноват, что я себе позволил

В жизнь не свою войти и небу друга

Молиться более, чем своему!

Но человек, который обездолил

Меня и вывел за пределы круга,

Был выше вас по сердцу и уму.

И наши с ним немые разговоры

Вам непонятны и высоковаты.

Вы судорожно ищете

Грехи чужие. Тянетесь в чужие споры.

Чужие словом зыблете утраты.

(Вы просто плохо пишете стихи.)

Ну что вам рассказать

   из личной жизни,

Чтоб вы глаза расширили, а уши

Развесили?

   Хотите,

Приведу стихи о том,

Как «Проползают слизни

   глазами статуй в саду»?

Хотите, расскажу о позднем часе,

Когда в окно открытое влетает

Молчком сова, как бабочка на свет?

Смущая чуждой мыслью о причастье,

В глаза глядит и головой качает.

И долго длиться этот тет-а-тет.

Хотите, научу царапать землю,

Цепляясь за ее траву руками,

Лицом в непониманье уходя?

Не знает, так поклонитесь земно

Тому, что жизнь так милостива с вами.

Живите, вкус в малине находя.

1976

«Если покажется: умерли…»

Если покажется: умерли

Все, кто ответить могли б, —

Верь в эти синие сумерки

С желтым качанием лип.

1976

Страх

Оставит женщина? Пускай.

Она уйдет недалеко.

Ей превратиться невзначай

В другую женщину легко.

Оставит самый лучший друг?

В лютейшую из всех годин?

Других друзей не счесть вокруг,

Хоть лучший друг всегда один.

И от кончины в трех верстах

Не затрепещешь — ничего!

Но есть один страшнейший страх,

Поэты знают суть его.

Как перед кладбищем ночным

Страх у мальчонки-пастуха,

Как — умереть и быть живым,

Страх перед жизнью вне стиха.

1976

Крыша

Сначала некая зависимость

От долгих выдач и решений…

Потом паркетная зализанность

И целый ряд соображений.

И расстановка.

   Чтобы не были

Неинтерьерными детали.

(Ты получил — кому-то не дали.

Не получил — кому-то дали.)

А все-таки…

   Вся жизнь минувшая

Должна остановиться где-то.

Все памятное, все мелькнувшее

Должно забыться до рассвета.

Все линии твои шоссейные,

Все насыпи и тротуары,

Все горести твои семейные

И бессемейные бульвары.

Должны слететься листья желтые

И хлопья многие собраться,

И дни,

   так плохо сбереженные,

Под общим кровом отоспаться.

Сады и сосны корабельные,

Леса плодоносящих звуков,

Грома и ливни колыбельные

Сойдутся, душу убаюкав.

И снова выдворит художника

Холстов несытая бездонность,

Как бессапожие — сапожника

Или строителя — бездомность.

1976

«Опять весна…»

Опять весна.

   Какие перемены

Она в мой быт кочующий внесла,

Что отняла, дала,

   какие стены

Над нами и меж нами возвела?

Какие в небо врезала стропила?

Какой сугроб вниманьем обошла?

Кому утратой к горлу подступила,

Кому отрадой душу обожгла?

На путь летящий глядя, как на пламя,

Я неотрывно думаю о том,

Что разговор в сугубо личном плане

Мы не при всех и позже поведем.

На подмосковном кладбище недавно

Я в первый раз услышал соловья…

Как перед ним безвестна и бесправна

Была печаль отдельная моя!

1976

«Значит, жить?..»

Значит, жить?

Значит, снова мечтать?

Возводить эти хрупкие зданья?

Но тогда — как же душу расстать

С красотою разочарованья?

Я ведь годы на это убил

И открыто оплакал потерю.

Журавлиным стихом раструбил,

Что уже не люблю и не верю.

Ты была моей лучшей бедой,

От которой рождается песня.

Неужели — опять молодой —

Должен я улетать в поднебесье?

Но тогда что же делать мне с ней,

С золотящейся в вечность листвою

Меж страниц сброшюрованных дней,

С обжитой неудачей людскою?

Но тогда, когда сам проклинал

Даже самые наши начала,

Неужели я вовсе не знал,

Что оглядка твоя означала?

1977

«Я должен говорить дождями…»

Я должен говорить дождями,

Деревьями и площадями.

Я должен признаваться веткой,

И птицей, не знакомой с клеткой,

И клеткой, что повисла вроде

Вещественной любви к природе.

Я должен говорить ручьями,

Сугробами и соловьями,

Умеющими сознаваться

В том,

   в чем боятся признаваться,

Одним выщелкивая духом

Все, что земля таит, по слухам.

Я должен не молчать страницей,

Зарнице отвечать зарницей,

Я должен говорить стеною

И всем путем передо мною,

Чтоб наконец услышать слово,

Все начинающее снова.

1977

«По какой-нибудь малой вещице…»

По какой-нибудь малой вещице,

Что напомнит тебе обо мне,

Позапрошлое время потщится

Стать с сегодняшним днем наравне.

Ты заплачешь. Глубокая ива,

Окуная себя в серебро,

Сообщит тебе неторопливо,

Что былое не зло, а добро.

Что ее настоящая участь —

Утешительная красота,

А не выдуманная плакучесть,

Чем пустая душа занята.

Улыбнись сквозь сырые ресницы

Колыхающихся камышей,

Где последняя встреча приснится

Нам у зарослей и блиндажей.

Это время опять воплотится,

Хоть на миг, по звезде, по весне,

По какой-нибудь малой вещице,

Что напомнит тебе обо мне.

1977

Космос, позывные

Твои одинокие ночи,

Твои одинокие ночи,

Твои одинокие очи,

Созвездья ночные мои.