Это вечное стихотворенье... - [24]

Я выздоровел от простуды.

Я выздоровел от любви.

Вступают со мной в пересуды

Лишь голуби да воробьи.

1973

«Уволенная статуя…»

Уволенная статуя,

Омытая дождями,

Давай помянем старое

С закрытыми глазами.

С пристанционной улицы

Проникнув на задворки,

Давай помянем давние

Ручьев скороговорки.

Давай помянем мальчика,

Наивного на диво,

И голубую девочку,

Что все не приходила.

А он, храня молчание

В твоей тени забытой,

У зала ожидания

Стоял, дождем умытый.

Давай помянем мальчика

И девочку припомним

Там, где цвела мать-мачеха

Почти по всей платформе.

За что «спасибо», статуя,

И за какое детство?

Давай помянем старое,

Ведь никуда не деться.

От человечьей одури

Уйдя в свое начало,

Поразмышляй на отдыхе,

Кого ты замещала.

Где тридцать лет, не менее,

Ты тень бросала длинно —

Как вздохи облегчения

Береза и рябина.

…Там паровоз на роздыхе

Вблизи густых сиреней.

И тучка галок в воздухе,

Как туча подозрений.

1973

Пауза

Оскалить ярмарочно ливенку?

Или тряхнуть словесным цирком?

А может быть, пополнить лирику

Еще одним больничным циклом?

Или отъехать в край,

   прославленный

Тем, что там редко кто бывает,

Где вмятины зовутся вдавлины,

А тишина преуспевает?

Где зимний лес, красуясь вышивкой

Темно-зеленою и белой,

Напоминая свитер лыжника,

В глаза летит, оледенелый.

И там, махнув сосне, как парусу, —

Не говорком и не мычаньем, —

Перед стихом заполнить паузу

Уже значительным молчаньем.

1973

Одиночество

Давиду Ланге

Тепло в моем доме, свободно и чисто.

И сахар, и чай у меня, и вино.

Но что-то никто в мою дверь не стучится,

Лишь падает небо в большое окно.

Большой или малый, Христос иль Иуда,

Входите. Вам, снег отряхая с плечей,

Я с ходу в прихожей поддакивать буду,

Смеяться и плакать от умных речей.

Я всем буду рад и старинно и ново.

Я все вам отдам и душой и судьбой…

Одно только грустно — последнее слово.

Я снова оставлю его за собой.

1973

«Я колокольчик подарил…»

Я колокольчик подарил

Тебе. А ты его разбила.

С еловой ветки уронила.

А в двери Новый год входил.

…А колокольчик этот был

С таким стеклянным дальним звоном,

Как будто во поле студеном

Скорее к дому торопил…

Была ты или не была,

Мне трудно знать, с былым покончив…

Но вот звонят колокола,

Сквозь снег звенят колокола,

Сквозь снег бродячих лет моих,

А мне все кажется, что в них

Звенит разбитый колокольчик.

1974

«Боже, как это было давно…»

Боже, как это было давно,

Ничего не осталось в итоге…

В почерневшем снегу полотно

Бесконечной железной дороги.

Полотно.

   А за тем полотном,

Как туманные знаки свободы,

Проносящиеся за окном

То луга, то стога, то заводы.

Не свободен я был все равно

От любви, как от вечной тревоги…

Боже, как это было давно,

Ничего не осталось в итоге.

Только память о том, как бежал

От любимых.

   Как снова и снова

Не за них, а за слово дрожал,

Стихотворное, бедное слово.

1974

«Когда я после смерти вышел в город…»

Когда я после смерти вышел в город,

Был город послепраздничен и тих.

Я шел Манежем.

Было — ни души.

И так светло!..

   Лишь ветер подметал,

Как дворник, конфетти и серпантин.

Дома стояли, ясно каменея.

Все было так привольно.

   И тогда

Заметил я, что я уже могу

Идти сквозь все.

   Я шел, не замечая

Дверей и комнат.

   Только к нам с тобой

Войти не мог.

   Хоть был карт-бланш,

Не мог…

   Но площадь Пушкина…

Я удивляюсь.

Ты с мужем села около Него.

Я захотел купить тебе букетик…

Ты в Пушкина смотрела.

   Я тогда

Напротив стал, как тень.

   Ты поглядела

Куда-то в воздух.

   Было ощущенье,

Что ты глазами встретилась со мной.

И встала.

И одна пошла к киоску.

Взяла букет в прозрачной оболочке.

И полевых цветов один букет.

С травой. Зеленой.

Белые цветы…

Я отошел — мы были не одни.

Боялся, как бы их не положила

К подножью памятника…

Я недолго

Шел вслед за вами.

Чтобы вас не мучить.

Ведь я же после смерти вышел в город.

А ты была жива.

Цветы — твои.

1974

Дом с мезонином

Прощайте, Машенька, прощайте.

Пришла ушедшая пора…

Меня, как Дом, не замечайте,

Ведь дождик льет как из ведра.

Я буду рад, слегка отъехав,

Что Дом, не зная почему,

Стоит задумчивый, как Чехов,

И

   улыбается

      всему.

Здесь были мы других не хуже.

Нам было по семнадцать лет.

И тополиный пух на лужи

Летел, как бабочки на свет.

И вишни, близкие к удару,

Шумели в лад, вбежав во двор,

Как исполняя под гитару

Сквозной мотив из «Трех сестер».

…Машинка, как сороконожка,

Все что угодно перешьет…

А Дом подлечится немножко

И Автора переживет.

Прощайте, Машенька, прощайте!

Живите с веком наравне.

Но никому не обещайте,

Что обещали только мне.

1974

«Вспоминается первый ледок…»

Вспоминается первый ледок.

Вспоминается вечер без звезд.

Вспоминается колкий упрек

В том, что я удивительно прост.

Это может быть.

   Но почему

До того, как нашли вы меня,

Было так хорошо одному

На закате осеннего дня?

Я листву разменял на рубли,

Я капель разменял на гроши.

А всего-то хотелось — любви

Да единственной в мире души.

1974

«Ты говоришь, что все дела…»

Ты говоришь, что все дела:

Тянуться вверх, идти на дно.

Но ты со мною не пила

Мое печальное вино.

Мне интересен человек,

Не понимающий стихов,

Не понимающий, что снег

Дороже замши и мехов.

И тем, что, жизнью обделен,

Живет лишь гривной дорожа,

Мне ближе и больнее он,

Чем ты, притвора и ханжа.

Да и пишу я, может быть,

Затем лишь, бог меня прости,

Чтоб эту стенку прошибить,

Чтоб эту душу потрясти.