Это вечное стихотворенье... - [14]

Но это не я и не ты.

Я знаю: и то наважденье

Сойдет, как по инею след.

И все ж я не сплю до мгновенья,

Когда они выключат свет.

1966

Венок

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви…

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове

Возле одной из церквей.

Там не признал этой росстани

Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,

Не позабыв ничего,

Как удивительно в паузах

Воздух поет за него.

Как он ликует божественно

Там, где у розовых верб

Тень твоя, милая женщина,

Нежно идет на ущерб.

Истина не наказуема.

Ты указала межу.

Я ни о чем не скажу ему,

Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,

Тая, заплыл наконец

Твой васильковый, ромашковый

Неповторимый венец.

1966

«Мне нравятся поэтессы…»

Мне нравятся поэтессы,

Их пристальные стихи,

Их сложные интересы,

Загадочные грехи.

Как бледностью щеки пышут

У всех на иной манер

И как о мужчинах пишут

По-рыцарски. Не в пример.

Их доблесть — не быть обузой

Ни в цехе, ни в мастерстве

И жить, пребывая с музой

В мешающем им родстве.

Я рад, что в наш век тревожный,

Где с пылом враждует пыл,

Их дружбою осторожной

Порою отмечен был.

1966

Улица

Мне издали ты кажешься иной.

Стоит зима, степенная покуда.

Стоят сугробы маленькой стеной,

Как будто это детская причуда.

Но это нет.

Вал это крепостной.

Я думаю, что в возрасте моем,

Когда слова приобретают цену,

Поскольку трижды были об одном

И отрицались, мне нельзя на сцену.

Я лучше погуляю перед сном.

Я лучше просто так тебе скажу:

Маршрутами своими, что по краю

Твоей реки, по берегу, хожу

И ничего уже не повторяю.

Твоей реки застывших лет и дней.

Ты на коньках катаешься по ней.

Мне издали все кажется иным.

Я расскажу, пожалуй, что случилось,

Когда ты на день, на два отлучилась…

Нет, нет, не то…

По улицам твоим

Я так ходил, что вьюга закружилась

И понеслась, как прежде, по кривым,

По осторожным улочкам Арбата.

И дом на дом пошел, как брат на брата.

И время вспять — к твоим следам чужим.

Об этом мне неловко говорить.

Я о любви предпочитал не спорить.

Я разучился так внимать и вторить.

Мне было б страшно что-то повторить.

Но в час, когда меня к стене прибили

Десятилетней давности снега,

Что мне совсем недружественны были,

Но и во мне не видели врага,

Я наблюдал, смиряясь, с тем, что счастье,

Наверно, есть и стоит падать ниц

И подниматься.

Знал: на белом насте

Дрожали тени от твоих ресниц.

И взлеты ламп условленного знака,

Что посылала словно ты сама.

И взмахи целомудренного мрака.

Вся неприкосновенная зима…

Вот что со мной случилось возле дома,

Где ты высокой девочкой жила,

Когда еще была мне незнакома,

Но слава Богу, что уже была.

И возносила ночь хоромы, громы,

Как церкви все и все колокола.

Тот миг, когда —

Весь в белых детских звездах —

След возникал твой, тесный и чужой,

Я наблюдал, как школьник-переросток,

И, не желая и боясь, — домой.

А ты спала…

И все тонуло в верстах

Земли, пурги, жилой и нежилой.

Давай снежок из прошлого слеплю.

Метни его вон к той оконной раме…

Я говорю, что я тебя люблю,

Немыми, одичалыми словами.

И недоверье, кажется, стерплю.

За эти годы стал я некрасивый.

Я так лицо однажды в руки вмял,

Что линии ладоней странной силой

Щекам, вискам навечно передал.

Теперь — гожусь ли, близок ли к концу,

Гадай, коль хочешь, прямо по лицу.

А ты красива.

И во всем права.

Живой узкоколейкою метели

Бегут, бегут, бегут мои слова,

И я уж не раздумываю: те ли.

Но что-то их велит тебе сказать,

Пока шнурок ты хочешь завязать

Здесь, у реки твоих застывших дней.

Ты на коньках катаешься по ней.

Мне издали ты кажешься иной.

Стоят сугробы маленькой стеной.

А фонари так пышно разодеты

У булочной и у твоих дверей.

Мне хорошо.

Уже давно поэты

Не говорят о булках фонарей.

А, боже мой, какие были зимы!

Я даже летом зябну иногда,

Припомнив холод невообразимый

И эти рельсы, эти поезда.

Как замерзали где-нибудь в хвосте мы,

Когда на нас взирали свысока

Из-за решетки карточной системы

Сырых буханок сытные бока…

Какие зимы были!

Без отцов,

Без матерей.

Прошли в конце концов,

Что унесли, то не вернут обратно.

Но что это, куда же я с Арбата

Свернул — бежит беспечная метель,

А я за ней, как за тобой.

Как тень…

Мне издали все кажется иным.

А этой ночью вот как было дело.

Как из совка, из фонаря летела Крупа,

Скользя по коркам ледяным.

Я впал тогда в ничтожество теней,

В ничтожество скрипучих черных веток.

И вы прошли, оставив столько меток

На черно-белой памяти моей.

Играли хлопья с ночью в домино.

Два-два. Один-один.

И пусто-пусто…

Мне не забыть пленительного хруста,

Когда вы шли ко мне давным-давно.

На поприще твоих чужих домов

Нетрудно стать холодным тротуаром.

Недаром я любил тебя.

Недаром

Валился снег из высших закромов

И заносил меня в такую даль.

Я вас глазами льдистых лип увидел.

Залюбовался.

И в метельный выдел

Моя метнулась легкая печаль.

Вы шли, так стройно за руки держась.

Над вами купол ввысь белел, кружась.

Вы разошлись.

Но вы сойдетесь снова.

Исчезли вы, а я еще лежал.

Вернулись вы, а я, как снег, бежал.

Я не давал, мне не давали слова.

Потом я шел по улице пустой,

Отряхивая снег десятилетний.

Он плохо таял, был он беззаветней

Себялюбивой памяти людской.

Давай снежок из прошлого слеплю.

Метни его вон к той оконной раме.

Я рассказал скользящими словами…

Иди катайся.

Я не тороплю.

Когда-то я задумался: