Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность - [55]
Как видим, слово может быть стимулом к эстетическому переживанию (переживанию чувственной данности особенного, Другого) в качестве знака, отсылающего читателя к соответствующим явлениям, образам и понятиям[111], в качестве возбудителя эмоции, переживания[112], в качестве звуковой волны, способной (подобно музыкальному звуку, музыкальному содружеству звуков) предрасполагать к тому или иному эстетическому расположению, или, наконец, в качестве иероглифически свернутого в графический символ образа (искусство каллиграфии).
В рамках литературного произведения эстетический эффект усиливается и, одновременно, усложняется еще и в силу наложения 1) эстетического эффекта, производимого ритмизированной и музыкально интонированной тканью слов-как-звуковых-тел, и 2) эстетического эффекта от описания какого-либо преэстетически значимого явления (например, того, что данная культура, данный писатель рассматривают как ветхое, возвышенное, затерянное, страшное, юное и т. д.). Кроме того, соединение эффектов от эстетической действенности слова и от влияния того, «что» выражается этим словом, «что» это слово доносит до читателя (эффект от восприятия преэстетически заряженного предметного содержания, доставленного с помощью определенной вербальной конструкции), может создавать значительный эстетический резонанс и усиливать воздействие текста на читателя. Соединение двух различных эстетических расположений, которые взаимно усиливаются при наложении друг на друга (прекрасное и ветхое, возвышенное и ветхое, прекрасное и юное и т. д.), создает эстетическое чувство сложной конфигурации. Однако в этом случае (при наложении разнородных преэстетических векторов произведения в рамках эстетики утверждения) эстетическое восприятие оказывается настолько эстетически многослойным, что читателю бывает непросто осознать и отрефлектировать все слои, захватившего его переживания. Например, прочитав стихотворение Пушкина «Осень», он может утверждать, что на него произвело впечатление описание «увядающей природы», ее ветхость, а может, немного подумав, изменить свое суждение и сказать, что его поразила красота стихотворения, его поэтическая прелесть.
В случае наложения прекрасной, гармоничной художественной речи на эстетический эффект, возникающий при описании ужасных, страшных, безобразных, тоскливых расположений, мы получим чувство возвышенного, которое возникает как результат преодоления гармонией художественной формы хаотичности предмета описания. Чувство возвышенного, и здесь можно согласиться с Кантом, возникает на переходе от переживания бесконечности и хаотичности мира к переживанию чего-то такого, что через переживание полноты и безусловности возвышает человека над хаосом эмпирически данного. Предметы, которые в реальной жизни могли бы послужить поводом для возникновения чувства страха, отвращения, ужаса (расположения, в которых человек имеет дело с Другим как Небытием), в границах литературного произведения играют ту роль, которую в эстетическом опыте вне искусства играет разбушевавшийся океан (звездное небо, горная цепь, водопад...), созерцание которого с безопасной для наблюдателя дистанции создает преэстетические условия для возникновения чувства возвышенного. Страшное, ужасное, безобразное, поскольку они становятся предметом описания во «внутреннем» пространстве-времени художественного произведения, также оказываются отнесенными на безопасное «расстояние» от созерцателя. Но слово, если оно совершенно в художественном отношении, не только дистанцирует нас от того, что в нем описывается, но еще и индуцирует возникновение возвышенного чувства. (Подробнее о наложении эстетических эффектов в искусстве художественного слова см. в Приложении 6.)
Автор этой книги склоняется, хоть и не без колебаний, к выбору второго варианта ответа на вопрос о преэстетических возможностях словесного творчества, признавая за художником слова не только право и возможность описывать в рамках литературного творчества ветхое, юное, мимолетное и проч., но и создавать условия для соответствующих художественно-
