Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность - [54]
Что касается садово-паркового искусства, то о том, что особенности этого вида художественной деятельности дают садоводу широкие эстетические возможности в области эстетики утверждения (исключая подготовку отвергающих расположений[106]), сказано достаточно. В саду и в парке человек может встретить пре-эстетически прекрасные, возвышенные, ветхие, старые, юные, мимолетные, затерянные и т. п. предметы и оказаться в соответствующем эстетическом расположении; литератор же, разбивающий словесный парк своего воображения, может рассчитывать только на то, чтобы настроить читателя на встречу с прекрасным или возвышенным.
Сказанное позволяет установить следующую закономерность, описывающую отношение различных видов искусств к эстетическому опыту: чем более специфичен, односторонен и выделен из жизненного мира материал, посредством которого художник создает произведение, тем уже круг эстетических расположений, доступный данному виду художественно-эстетической деятельности.
2. Слово — облако, слово — дождь. Дождь промочит тебя, но не здесь... Но возможен и иной подход к интересующему нас вопросу. И он представляется нам более верным и обоснованным, чем позиция, рассмотренная выше.
В рамках этого подхода вопрос решается следующим образом.
Благодаря тому, что в литературе мы воспринимаем то, что воспринимаем, через посредство слова, предметно-тематические возможности этого вида искусства расширяются: речевыми средствами можно описать, показать, истолковать любой предмет, любое чувство, переживание или ситуацию. Это позволяет автору литературного произведения апеллировать к любым чувствам своего читателя, достигая «на выходе» различных эстетических расположений. То, что речевое тело (речь воздействует на человека непосредственно, как воздействует на него музыка) преэстетически ограничено подготовкой событий встречи с прекрасным[107], не означает, что литература как вид искусства ограничена в своей художественно-эстетической действенности только этими расположениями.
Как доступный нашему чувственному восприятию фонетический и графический организм слово-зиял: способно нести в себе и проращивать в нашем воображении любые вещи и состояния, следовательно, оно может настраивать нас на самые разные расположения. То обстоятельство, что в произведении мы не сталкиваемся с ветхими, юными, затерянными, возвышенными и проч. предметами непосредственно, но лишь воссоздаем их в своем воображении, опираясь на их словесный «набросок» (на их «словесный портрет»)[108], не может служить доводом против того, что наша эстетическая реакция на воображенный предмет является столь же доброкачественной в эстетическом отношении, как и переживание, возникшее в результате прямого контакта с преэстетически ветхим, юным или, скажем, затерянным предметом. Слово действительно не может быть ветхим, но с помощью слова можно дать такое описание старой вещи, которое, быть может, позволит читателю впервые увидеть и пережить (и тем самым осознать) то, с чем он встречался и что уже чувствовал, но не мог сделать своим, перевести «немой опыт» в «мой опыт». При этом писатель не только предоставляет материал для читательского воображения, не только дает ему возможность «увидеть» различные предметы и ситуации, но и создает определенный эмоциональный и семантический контекст, в котором рождается то или иное эстетическое расположение.
Слово как материал художественного творчества позволяет одним и тем же языковым «движением» и описать ситуацию, и вложить в ее описание то чувство, которое данная ситуация (вещь, положение, сюжетная коллизия) вызывает у писателя, и тем способствовать возникновению соответствующего переживания у реципиента. Путей для такой эстетизации языка литературного произведения (то есть его нацеливания на стимуляцию особенных, эстетических переживаний) много: это и наполнение нейтрального, «объективного» описания ситуации, предмета, жизненной коллизии преэстетически действенными, но скрытыми от читателя образными и выразительными стимулами, это и прямой, эмоционально окрашенный комментарий к происходящему со стороны автора или рассказчика, это и описание того, что переживают персонажи, и объективное описание их поведения и т. д. и т. п.
Таким образом, искусство слова обладает целым набором действенных инструментов, с помощью которых писатель может преэстетически подготовить эстетическое восприятие ветхого, мимолетного, старого, затерянного, юного, маленького, уютного, просторного и т. д., выйдя за границы эстетики прекрасного и возвышенного, а тем самым и за границы, установленные философской эстетикой Нового времени. Во всяком случае, те специфические преэстетические возможности, которыми обладает литература и которых почти лишено садово-парковое искусство, позволяют писателю создавать преэстетические условия для встречи с Другим не только в образе прекрасного или возвышенного, но и в образе ветхого или, скажем, юного. На стороне садово-паркового искусства —
