Если ты мне веришь - [38]

— Конечно, помню, Кристен, — монотонно проговорила она, снимая туфли и с наслаждением ступая голыми ногами на пол. Ее лицо тут же наслаждено смягчилось, а по телу можно было понять, что Люсинда так расслабилась, что вот — вот она рухнула бы прямо на том же самом месте, если бы я не подбежала к ней.

— Я приготовила вам ужин, — быстро проговорила я, проглатывая кое — какие буквы. От чего мне стало самой смешно. Но тетушку это нискольно не развеселило. Она качнула головой, словно, говоря: «Хорошо, Кристен, можешь идти, только оставь меня в покое». На самом деле, я так и решила поступить. Нужно было подождать совсем чуть — чуть, пока Люсинда не прийдет в себя после тяжелого рабочего дня. А уж после можно было думать и о парке. Но, признаюсь, мне было действительно тяжело ждать, хоть ждала я и не год. Все же, то время, что я изнуряла себя ожиданием, казалось мне сущим адом, который я так пыталась избежать.

Прошло около двух часов, прежде чем я снова решилась заговорить о прогулке с тетушкой. Она в это время протирала полки с книгами от пыли. Хотя пыли там совсем и не было. Люсинда вообще была очень чистоплотной и я, бывало, не понисала ее страсти к уборке.

Если перед тетушкой вдруг что — то неровно ляжет, она тут же нервно начинает это поправлять. Люсинда была словно одержима. И если вдруг на ее глаза попадется, хоть самая крохотная, что есть в мире, пылинка, она тут же, дрожа, примется за уборку во всем мире. Поэтому — то я и старалась уходить из дома, как только Люсинда приходила с работы. Хотя она на меня никогда не повышала голос, я все же не могла видеть, как тетушка беспокоится о такой глупой проблеме, как уборка. Мне не дано было понять, почему люди так стремяться к тому, чтобы все их вещи лежали на своих местах.

По мне, проще жить, если на моем письменном столе беспорядочно лежат листы с рисунками, какими — то записями или даже чистые. За это меня тетушка постоянно нежно называла грязнюлей. Но мне в действительности было намного удобнее так, чем все бы мои вещи лежали по полочкам.

— Тетя Люсинда, так мы идем? — осторожно спросила я, стараясь не надоесть ей со своими вопросами. Время уже было довольно позднее. Обычно я выходила на час раньше, чем тогда. Меня переполняло волнение от того, что будет и что может быть. Я надеялась, все еще надеялась на то, что мы не опоздали.

Люсинда неохотно повернулась и взглянула мне в глаза. Она была сонной и уставшей после, по всей видимости, неудавшегося дня, но все же сил на уборку у нее всегда хватало, что меня очень удивляло. Будто уборка давала некую энергию высокому силуэту Люсинды, но она хотела большего, поэтому — то и переставляла вещи с места на место. Такая версия бы точно объяснила страсть к уборке тетушки.

— Ага, — вяло протянула она и прошла в гостиную, чтобы взять свой плащ, оставленный ею там еще с обеда.

Не знаю, что тогда мной управляло. Это была словно какая — то неведомая мне ранее сила, которая тянула меня в парк. Я ждала чуда. Того чуда, которое я видела изо дня в день. И мне не терпелось поделиться этим чудом с тетушкой. И пусть даже, идя в парк, она выглядела неважно, казалось, она даже постарела на несколько лет, что меня огорчило. Но я быстро забыла эту горечь, как только мы зашли, наверное, в самое важное для меня место.

Да, тот парк я и до сих пор считаю своим самым главным, самым родным местом. Обычно люди называют родным местом свой дом, но со мной дела обстоят немного иначе.

Я чуть подпрыгивала возле тети Люсинды, чтобы хоть куда — то деть ту энергиию, которой со скоростью света вдруг наполнилось все мое тело. Тетушке явно не нравилось все это. Ни сама затея, ни мое беспричинное счастье.

Она огляделась, будто впервые увидела это место. Я точно знала, что каждый раз Люсинда проходила мимо парка на работу. И я уверена в том, что порой она сюда заходила, чтобы просто прогуляться одной в тишине.

Я точно знала, что Люсинда одна из тех, кому проще быть одному, без кого — либо. Ей нравилось сидеть в тишине, нравилось думать, молча убираться. Поэтому мы редко разговаривали с тетушкой. Разве что, она звала меня на ужин, или же я сообщала ей то, что еда давно приготовлена. Но больше всего меня удивляло в ней то, что Люсинда никогда не жаловалась на свою жизнь. Эта женщина изрядно уставала на работе, часто я видела ее оухшие от слез глаза и без сил повисшие вдоль тела руки.

Люсинда предпочитала держать все в себе, хотя я точно знала, что в какой — то момент это «все» должно было вырваться наружу.

Именно из — за того, что Люсинда вела довольно — таки отстраненный образ жизни, я и думала, что парк понравится тетушке.

Это было поистине райское место. Тишина. Только слышно как шелестит жухлая листва, разгоняемая ветром. Он нес листву куда — то ввысь, давая им надежу, что они вот — вот увидят этот мир с высоты полета птичьего. Но потом он безжалостно швырял их об землю, словно насмехался над ними и гордился своим превосходством.

Так, ветер довольствовался тем, что может разрушать чужие мечты и надежды, подумав о чем, мне стало крайне противно. Но ветер не мог совладать, ни со мной, ни сЛюсиндой. И тогда уже я, гордо задрав голову, безмолвно насмехалась над ним.