Если бы они могли говорить - [6]

В ту ночь Петр, как назло, крепко спал. Во сне он слышал рычанье, даже про себя отметил, что слишком долго уж борются, но не встал. Лишь только рассвело, побежал к волчьей тропе. А у рва остановился, как вкопанный: не волк попался в капкан, а Анатолиец. Он уже застыл. На шее у него зияла огромная рана. Снег вокруг был алым от крови.

Петр сразу представил себе разыгравшуюся битву. Волк и пес, видно, сражались всю ночь. Другой кровавый след уходил далеко в поле. Петр пошел по следу и вскоре заметил волка: тот не убегал, даже не шел, а еле тащился. Сделав два-три шага падал, с трудом поднявшись, снова валился в снег, теряя последние силы; за ним тянулся кровавый след…

Петр поспешил к Василу, желая побыстрее рассказать ему о случившемся. В воздухе кружил снег. Ветер подхватывал его и пригоршнями бросал в лицо Петру…

БРОДЯГА

С порога в комнату заглядывал пес. Он явно кого-то ждал: радостно вертел хвостом, то прислушиваясь к чему-то, отчего уши у него становились торчком, то собираясь в комок, будто готовясь к прыжку. Дядюшка Митуш вышел к псу, держа в руке краюху хлеба. Он остановился, стал отламывать кусочки и бросать псу, одновременно сердито ему выговаривая:

— Ты где же шляешься, разбойник? Где скитаешься? Плохо тебе здесь, а? Скажи, плохо?

Пес этот был местный, из хозяйства, но месяц назад исчез. Пропадал, неизвестно где, а вот сейчас вернулся. Не очень большой, рыжий, с длинным лохматым хвостом, облепленным колючками. Его никак нельзя было назвать сильным и красивым. По тому, как он напряженно ждал, пока медлительный дядюшка Митуш отломит ему очередной кусочек, по тому, как он вертел головой, было видно, что пес страшно изголодался.

— Ну и что, хорошо там, где ты был, а? — продолжал ему выговаривать дядюшка Митуш. — Небось, хлебом там тебя не кормили… Да где ж ты мог видеть такой хлеб… Палка, небось, гуляла по твоим бокам. Выдрать бы тебя, беглец ты, фармазон…

Пес хватал хлеб в воздухе, и сразу глотал, боясь, как бы кто другой не отобрал у него кусок. Потом садился и вновь принимался напряженно ждать, вертя головой: то левым глазом посмотрит, то правым.

Наконец, краюха кончилась, стряхнув с рук крошки, дядюшка Митуш наклонился и погладил пса по голове. И сразу тот радостно запрыгал вокруг хозяина, умильно глядя на него преданными, счастливыми глазами. Он даже умудрился дважды подскочить и лизнуть Митуша в лицо. Казалось, все это он делал искренне, от всего сердца. Но вдруг пес разом сник, и, напустив на себя равнодушный вид, отошел в сторону, будто позабыв о дядюшке Митуше. Было видно, что он думает о чем-то, ведомом только ему. Дядюшка Митуш удивленно взглянул на пса и, недовольно пробормотав что-то, пошел заниматься своими делами.

Этот пес (так считал дядюшка Митуш) был особенным, не похожим на других собак. Другие — а их было много в поместье — знали свое место. Они сторожили дом, верой и правдой служили хозяину. Рыжий же жил единственно для себя — чтобы ему было хорошо, чтобы он был сыт, чтобы мог бегать, где ему вздумается, и делать, что захочет. И страшно не любил задерживаться на одном месте.

— Ему на роду написано бродяжничать, — говаривал дядюшка Митуш. — Помнится было ему всего два-три месяца от роду, толстый такой щенок… неуклюжий… Однажды увязался он за телегой Васила и бежал аж до города. А когда вернулся домой, лег у стенки на солнышке и задрал лапки кверху — так пяточки у него вздулись, как пончики, горячие были — полыхали, как огонь. Но все равно, выглядел он веселым и довольным…

Бывало вдруг исчезнет и надолго; где скитается, никто не знает. Но когда завидишь его, как он возвращается, как весело ковыляет на всех четырех, а порой и на трех лапах, как серьезно размышляет о чем-то, и как, спустя некоторое время вновь отправляется в путь, невольно подумаешь, что не иначе, как выполняет он сугубо важное дело. А ведь он просто скитается там, где ему хочется…

Митуш вновь вышел во двор и поискал глазами Рыжего. Остальные собаки — Лефтер, Петрика, Джюли, Разбойник — почувствовав присутствие Рыжего, сбежались к нему отовсюду. Тот, похоже, был рад встрече: бешено вертел хвостом, лизал их в нос, словно целовал друзей, с которыми давно не виделся. Потом рысцой протрусил мимо волов и дружелюбно помахал им хвостом; завидев издали хрюкающего кабанчика, повертелся и возле него.

— Это он со всеми здоровается, — заметил Аго, который вместе с Митушем смотрел на Рыжего.

А пес подбежал к высокому дувалу, повертелся, выбирая местечко посуше, найдя такое, поудобнее свернулся клубочком, и, еще раз взглянув на Аго и дядюшку Митуша, закрыл глаза.

Митуш любил Рыжего именно за его особый нрав. После возвращения пса, дядюшка несколько дней не спускал с него глаз, старался получше накормить его, чтобы пес больше не убегал из имения. Да и Рыжий, казалось, был счастлив. Он радовался окружению, умильно смотрел на всех влажными глазами; и хотелось думать, что пес обещает никогда больше не покидать поместья.

Но прошло немного времени и пес вдруг страшно изменился: стал равнодушно относиться к еде, к людям, все чаще отходил в сторону, и подолгу лежал, думая о чем-то своем. Он, который никогда в жизни ни на кого не лаял, будто был немым, теперь часто бегал на задний двор — там в зарослях бурьяна жил еж, так вот на этого ежа и лаял, захлебываясь, пес, причем, можно сказать, целыми днями. Или же устраивался где-то в сторонке, подальше от всех, и спал там дни напролет. Порой пробуждался, почесывал лапой за ухом, глядя в сторону дома, как бы желая узнать, чем занимаются остальные собаки, но с места не вставал.