«Если», 2015 № 04 (242) - [17]

И сразу — отбой.

В комнату заглядывает Вероника. Она слегка растрепанная со сна.

— Что-нибудь случилось? Ты на работу идешь? Алё, ты меня слышишь, Киричек?.. Здравствуй, говорю… Что с тобой?

Голос доносится как-то очень издалека.

И до самой Вероники, если попытаться дойти, — тысяча верст.

Тысяча верст, две тысячи лет, три тысячи жизней, истраченных ни на что.

Нет, ему не дойти.

— Ты меня слышишь?

Кирик прикрывает глаза.

— У меня анафилактический шок, — отвечает он.

* * *

Петер нисколько не изменился. Можно даже сказать, что за те три года, что они не виделись, он немного помолодел. Но одновременно и посерьезнел, как будто прибавив административного веса. Понятно, что это такой имидж, необходимый чиновнику, причастному к правительственным кругам: энергия молодости и ответственность зрелого возраста, стандартный визажистский коктейль.

Он сразу же предупреждает Кирика, что у него всего сорок минут. В одиннадцать начинается пленарное заседание, где ему выступать, а до этого состоится молебен об импортозамещении: сам понимаешь, такую важную акцию я пропустить не могу. Ирония в его голосе практически незаметна, и, вероятно, услышать ее способен лишь тот, кто знает его много лет. Впрочем, демонстрируя, что он действительно нисколько не изменился, Петер рассказывает историю, как недавно по разным мелким делам летал в Якутск и присутствовал там на громадном языческом празднике: собралось на ритуальной поляне тысяч семьдесят человек. А в Якутии очень важно, к какому роду ты принадлежишь. У каждого рода на поляне своя делянка, свой родовой тотем и соответственно свой шаман. Вся поляна расчерчена по секторам. Так вот, оказывается, теперь там есть своя делянка и у «Газпрома». Представь себе такой натюрморт: вкопан столб, на нем лейбл «Газпрома», перед этим столбом, весь в ленточках, пляшет и бьет в бубен шаман, а менеджеры «Газпрома» стоят — при галстуках, руки по швам, — внимают голосу Великого Духа…

Он коротко хохотнул.

— Ладно, это я к слову. Так что у вас тут стряслось?

Слушает он с искренним интересом. А когда Кирик завершает свою довольно-таки бессвязную речь, где намешано все — и Дурдомер, и нашествие муравьев, и технические сбои в метро, и смерть Морковца, — секунд двадцать молчит, видимо структурируя содержание, а потом замечает, что это очень ценная информация.

— Нет-нет, в самом деле хорошо, что сказал. Между нами, — он делает указательным пальцем жест, как бы объединяющий их с Кириком в некий тайный союз, — есть мнение и, разумеется, не у меня, что вашего Дурдомера пора приподнять. Ценный кадр, такие нужны в Москве. К новому году этот вопрос должны были решить. Но теперь, конечно, ситуация складывается иная. С таким грузом, как расследование по факту гибели человека, а подобное дело, несомненно, будет возбуждено, ему просто не всплыть. А что это значит? — спрашивает Петер. И отвечает, собирая натруженные морщинки у глаз: — Это значит, что освобождается перспективное место. Главное, что пока — никто, ничего… — Он оценивающе смотрит на Кирика. — Хорошо бы, конечно, тебя туда подсадить, но, к сожалению, через две ступеньки прыгнуть нельзя. Да и не приживешься ты там…

Он задумывается — вероятно, над веером перспектив. Снова щурится, слегка барабанит пальцами по столу.

— Ты вообще понял, о чем я тебе говорил? — раздраженно спрашивает Кирик.

Петер возвращается с административных небес. Поднимает за угол распечатку, которую ему Кирик принес, и сразу же становится очевидной убогость машинописных листочков.

— Ах ты об этом?..

И далее сочувственно объясняет, что так дела вообще не делаются. Ты что, думаешь, я этой вот фиговинкой потрясу, и все тут же забегают как ошпаренные? Ты плохо понимаешь, какие там сейчас интересы. Вот если бы это было исследование минимум на триста страниц — с цифрами, с графиками, с таблицами, со списком литературы, если бы была на нем шапка какого-нибудь солидного института, если бы к нему был приложен синопсис, подписанный двумя-тремя академиками, тогда на это не то чтобы внимание обратили, это еще не факт, но хотя бы посмотрели в ту сторону. А кто этот твой Морковец? Извини за выражение, кандидат наук.

— Ты на секунду представь, что все это правда…

— Ну, Сережа, честное слово, наивный вопрос. Мы живем в доме, где полностью изношен водопровод, где еле держатся отопление и канализация, где электропроводка то и дело искрит, а в стенах каждый год образуются мелкие трещины. Но владельца дома это ничуть не волнует, поскольку жильцы аккуратно вносят арендные платежи. И вообще, сам он там не живет, у него — загородный особняк. Если прорвет трубу — поставят заплатку, если засвистит в щель сквозняк — быстренько зацементируют, если вдруг замыкание — ну поменяют пять метров кабеля…

— А если рухнет сам дом?..

— Я же тебе объясняю: у владельца есть загородный особняк.

— Что же, ничего сделать нельзя?

— Почему нельзя? Выход имеется и, кстати, вполне очевидный.

— Какой? — спрашивает Кирик.

Петер снисходительно улыбается:

— Построй свой особняк. Что ты на меня смотришь? Построй! И желательно подальше от того района, где может произойти обвал…