«Если», 2015 № 04 (242) - [12]

— Ну, питаются они чем угодно, — говорит Морковец. — Сахар, хлеб, колбаса… Жрут практически все. У вас какой-то конкретный вопрос?

— Изоляцию электрических проводов они могут сожрать?

— Пфу-у-у… — Морковец озадачен. — Утверждать это категорически не берусь. Все же пластмасса — не колбаса… Но, наверное, могут ее разгрызть, чтобы построить гнездо… А в чем, собственно, дело?

Кирик объясняет, в чем дело.

— Заключение как эксперт можете написать?

Морковец пожимает плечами:

— Я ведь уже писал для Василия Ивановича Сомолома. Насчет моли, забавный был тогда инцидент. По тем же расценкам — пожалуйста. Срок исполнения — две недели. Только — будут ли какие-нибудь особые пожелания?

Под «особыми пожеланиями» подразумевается: «что вам требуется, то и напишу».

Очень удобный эксперт.

Правда, Кирик еще сам не знает, что тут потребуется.

Тоже пожимает плечами:

— Договор я вам сегодня пришлю…

* * *

Всю дорогу он выдыхает смерть, пахнущую хитином, и вдыхает сначала асфальтовую городскую жару, а затем — безжизненный воздух административного офиса. Это тоже — смерть, но к ней он привык. И потому, без особых усилий преодолевая бюрократическую духоту, сначала дает распоряжение Ольге, чтоб та отправила Мордовцу бланк договора, а далее, полностью выключив мозг, пишет и рассылает информацию в местную прессу. Тут главное, чтобы сухо и коротко: был технический сбой, уже ликвидирован, работает комиссия экспертов (и обязательно Дурдомера упомянуть), все в порядке, сограждане, можете спокойно закусывать, администрация бдит.

Конечно, аналогичную информацию разошлет и метрополитен, но, во-первых, Дурдомера они могут и пропустить: им свое начальство надо пиарить, а, во-вторых, что для нас главное? — документооборот: вот вам бумага, что сделано аж семнадцать рассылок. Собственно, в этом и заключается его основная работа. Формально Кирик числится пресс-секретарем, но пресс-конференций никогда не проводит. Дурдомеру, слава богу, хватает ума понять, что вылезать на публику с его неандертальской физиономией, с его речью, где фразы стукаются друг о друга, как обрезки чугунных труб, — значит мгновенно заработать отрицательный рейтинг. Так что никаких пресс-конференций, никаких встреч с журналистами лицом к лицу, только официальные заявления, только безвкусная, как опилки, отжатая и спрессованная информация. Потом она прокрутится по разным каналам, древесной пылью осядет на мозги, и так уже замороченные всяческой ерундой, забьет их до полной непроходимости.

Кирик старается не думать об этом. Если думать об этом, наваливается глухая тоска. А в непрерывной изматывающей тоске жить нельзя. Порой ему кажется, что во всем виновата фамилия. Что такое «кирик», если глянуть со стороны? Такая фиговинка, которая никому не нужна. В свое время Вероника отказалась от нее наотрез. Осталась — Вероника Ахтонская. Звучит-то как! Объясняла уже тогда, что главное в наше время — это звучать. Если ты не звучишь, тебя как бы нет.

Правда, Кирик и сам немного звучит. Вечером, когда он за ужином слушает сводку городских новостей, то среди прочего сора вылавливает и свой скудный текст. Передают слово в слово, как он написал. И фамилию Дурдомера произносят в кои-то веки правильно: через «о», Дордомер, а не через «у», как его называют между собой. Кирик доволен: в его работе пусть небольшой, но существенный плюс. Настораживает его лишь то, что Вероника против обыкновения не уходит к себе, а терпеливо сидит и ждет, когда диктор перестанет выдалбливать информационную пустоту.

Означает это, что у нее есть к нему разговор, и он даже догадывается какой.

И действительно, дождавшись конца новостей, Вероника сообщает ему, что беседовала сегодня с директором школы, тот считает, что у Халы есть все шансы получить золотую медаль. Но она как будто не очень-то этого хочет.

— Вялая она какая-то. Учителя считают, что темперамента у нее нет.

— Вся в меня, — замечает Кирик.

— Ну, у тебя-то как раз темперамент есть.

У Вероники чуть розовеют скулы. Это приглашение — на завтра, на утро, когда Хала уйдет. До того как Кирик отправится на работу, у них будет почти полчаса.

— Ты бы с ней как-нибудь поговорил…

Тут же появляется и сама Хала. По обыкновению — будто материализуясь из ничего. Вытягивает из вазочки карамельку, ясным взглядом смотрит сначала на Веронику, потом на Кирика, просит почти не слышно: «Не надо меня обсуждать» — и исчезает, прикрыв за собою дверь.

— Вот видишь.

— Ладно, я с ней поговорю.

У Кирика есть некая тайна. Однажды — Хале было всего пять лет (скажи: Галя — Хала, отвечала она), — когда Кирик укладывал ее спать (Вероника была тогда в отъезде, в Москве), он вдруг с дрожью заметил на розовых детских руках перепонки меж пальцами, как у водоплавающих птиц. Тоненькие такие, но совершенно отчетливые, тоже — розовые, простертые до ногтей. От испуга чуть было не закричал. Перепончатая синдактилия, как он выяснил позже, перелистав медицинский словарь. Ничего страшного, устраняется косметической операцией. Но самое поразительное, что утром схлынуло, будто сон. Никаких перепонок, руки как руки, сдобные детские пальчики, припухлые вдоль фаланг. Веронику он загружать этим не стал. Тут же начался бы безумный бег по врачам. Тем более что ничего подобного больше не было. Хотя Кирик подозревает, что перепонки иногда появляются и сейчас. Только Хала теперь их убирает сама. Он ей ни разу на это даже не намекал.