Еще дымит очаг… - [27]

«Воспитание патриотизма у колхозного крестьянства»…

Как у меня руки не отсохли составлять этот талмуд, когда в моем родном ауле агрономом работает девушка, приехавшая из Москвы? Уже пятый год работает, мы с ней в одно время окончили институт.

«Воспитание патриотизма у колхозного крестьянства»…

Это значит, я собирался воспитывать патриотизм у моей матери, у моего отца, у моих аульчан, у тракториста Акая, с которым мы вместе окончили школу, у его напарника, маленького, похожего на лисенка Хакима, у всех, у всех… Я должен был им описать, как надо любить землю, свой аул, свой колхоз, Родину, как надо дорожить честным именем крестьянина. На этих трехстах рукописных страницах я учил всех, как надо жить на свете!

Я раскрыл папку. Ворошил страницы плотной белой бумаги и вспоминал о том, как пришел к этой голубой папке…

Я вспоминал, как день ото дня я становился горожанином, как завелась у меня своя компания, свои любимые улицы, по которым я ходил со службы и фланировал вечерами. Как появился у меня на пляже излюбленный грибок, под которым я всегда раздевался, как в ресторанах официантки стали звать меня по имени, улыбаться, спрашивать о здоровье и, конечно, обслуживать вне всякой очереди. Постепенно я перестал скучать по деревне.

В последнее время даже в командировки в село не ездил. Норовил все по городам, на всевозможные зональные совещания, семинары. К тому времени я усвоил, что начальство не любит тех, кто протирает штаны у него под носом. К тому времени я выработал себе линию: не обязательно работу делать, но обозначать ее обязательно и делать это надо четко, энергично. Я и обозначал эту самую работу по всем правилам. И слыл среди своих коллег самым деловитым и перспективным человеком.

Хотя я ушел из газеты, но время от времени выступал, ставил «проблемные вопросы» на страницах печати. Словом, все строил так, чтобы меня из виду не теряли.

Года два тому назад друзья мои заговорили:

— Работа работой, а кандидатский диплом не помешает.

Даже моего отца, безграмотного, далекого от научного мира человека, и то науськали: он стал укорять меня, что я до сих пор не алим, стал требовать учености.

Волей-неволей я судорожно стал листать учебники. Сдал кандидатский минимум. И создал сей труд… в голубой папке.

Вот он, твердый кусок хлеба, сладкий кусок хлеба с маслом. Пожизненная пенсия.

Хорошо, что в ванной колонка топится дровами. Я открыл дверь в ванную, включил там свет. Вернулся в комнату, вынул и положил на пол все четыре ящика письменного стола. Они были доверху набиты бумагами.

Я любил порядок. В одном ящике я хранил рукописи всех своих статей, хранил не только вырезки из газет, но и рукописи. Я любил и уважал себя, как большого человека в недалеком будущем. В двух других ящиках были черновики и материалы моей диссертации. В четвертом — вырезки из газет.

Я начал с рукописей своих статеек. Статьи горели неплохо, дружно.

Время от времени я подкладывал их в печку. Потом перешел к черновикам диссертации. Тут я чуть было не впал в ошибку — бросил их в огонь пачкой, и пламя загасло, пришлось кочергой поработать. Больше я этой ошибки не повторял. Клал потихоньку, разъединяя слежавшиеся листы, комкая их.

Минут через сорок ящики мои почти опустели. Тогда я взял со стола голубую папку, собрал в нее аккуратно все триста страниц и пошел к печке. Я сел прямо на цементный пол, подложил под себя веник и так, удобно усевшись, комкал и бросал в гудящую печку страницы за страницами.

Я освобождался от лжи.

Сжег последний листок, скомкал и сунул в топку самою папку.

Ах, какое красивое пламя давала моя диссертация, такое красивое, как было в нашей домашней печке с промасленной трубою только в детстве!

Ну вот, теперь, кажется, все.

Нет, еще не все. Я вернулся к столу и, взяв плотный белый лист бумаги, написал шариковой трехцветной ручкой заявление начальнику о том, что я прошу его освободить меня от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу.

«Взяли бы хоть бригадиром в колхозе, агрономом я сразу не вытяну».

Теперь все. Я бросил в печь и трехцветную авторучку, подарок моего начальника. Медленно, как змея, поворачивалась в огне пластмассовая авторучка. Мне стало неприятно на нее смотреть, я закрыл дверцу печи. Потрогал колонку.

— У-у! Вода горячая, надо искупаться.

Купался я долго, с наслаждением. Воды нагрели мои бумажки много.

«Все-таки они не пропали даром!» — с удовольствием думал я.

Выкупавшись, надел белоснежную сорочку, лучшие летние брюки, туфли. Задвинул пустые ящики в письменный стол. Взял листок с заявлением, деньги, чтобы отдать на бульваре долг, три копейки, и вышел на улицу.

Шел и думал о том, как устроить так, чтобы в мою квартиру въехала обязательно редакционная курьерша тетя Галя. Я шагал на свою работу подавать заявление об уходе.

Я знал, что меня никто не поймет из моих друзей-приятелей, знал, что они скажут:

— Он спятил!

Или придумают, что я потерпел какой-то тайный крах.

Но я был готов ко всему этому. Я шагал с легкой душой.

— Ну, как дела, Рашид? — спросил вдруг, вывернувшись из-за угла, мой далекий знакомый. Он, бедняга, даже моего двухмесячного отсутствия не заметил. Нужны были ему мои дела, как телеге пятое колесо. Он, видно, спешил, хотел ускользнуть, но я, поздоровавшись, не отпускал его руку.