Эсхатология - [42]

Уже на дороге я повстречал знакомого малого, Кея – менестреля, человека во всех отношениях приятного, нрава веселого и беззаботного. Так мы шли целый день, вспоминая совместные детские проказы, делясь сплетнями и просто болтая, колея вела нас через края мертвых рощиц, где лишь обгорелые стволы, да горькие ручьи пробиваются сквозь почерневшую почву, где буреломы подчас скрывают жизнь чуждую и непонятную, да громоздятся курганы тронутых ржавчиной панцирей, напоминая о страшных нашествиях ядовитой саранчи, вызванных, как говаривали старики, последствиями Похода Веры. Уже давно не сохранились ни имена их, одержимых, безрассудно храбрых и сильных, начинавших тот последний поход, ни не менее храбрых супротивников их, ни полководцев, видевших смысл в этом противостоянии, ни мудрецов, хранителей тайн и секретов, помогающих роду выжить. А леса все так же стоят, зачарованные, вне времени, и ничего им не делается. Скудеют Родовые Гнезда, многое утеряно и живет разве что в памяти выживших из ума пьянчуг, подобно тому, которого я повстречал в Теркне. Чудно их послушать, да и только. Неужто и я когда-нибудь стану таким, и малолетние ребятишки будут сидеть у ног, зачарованно внимая ветхим преданиям, а те, кто постарше прятать в усы снисходительные усмешки.

Обо всем об этом мы также говорили с Кеем, когда же ночь вступила в свои права, разложили мы огни кругом и воссели в центре за скромным ужином, состоявшим из печеных клубней, да слегка попахивавших ломтиков мяса хвостатых грызунов. После Кей достал дощечку с натянутыми на ней струнами.

– Как бы не обряд посвящения светлейшему Эталону, то, верно, сыграл бы я в два раза искусней, так что не обессудь, – промолвил он, демонстрируя широкие ладони со шрамами там, где когда-то были лишние пальцы.

То была лишь излишняя скромность, ибо, ловко перебирая струны, извлекал музыкант волшебные звуки, и витиеватые мелодии. Когда же запел он, застыл я очарованный его божественным умением, в запредельные сферы влекла меня музыка колдовская.

Сперва он исполнил «Песнь о Птице держащей в клюве Светильник», затем балладу о великом Родовом Гнезде, в миг порушенном землетрясением жестоким, после сказал:

– Теперь же послушай сказание о Полководце, чье имя забыто.

И вновь запел, и в песне ворожащей мрачной красотой поведал о том, как стоит Полководец на холме и каждый день отдает один и тот же приказ, волей непреклонной посылая в бой верные легионы, на штурм вечного града. Но в глазах его загнанным зверем бьется память. Память о стонах во тьме и холоде впивающегося в кожу металла, когда всполохи зарниц освещают бредущих с поля брани мертвых, которые не могут умереть, ибо не были живы, и отрубленные конечности прирастают к ним. Мертвые, которые не могут воскреснуть, ибо не умерли окончательно, чьи души – запертые ворота, чьи лица – иссеченные временем лики изваяний. И вновь за ночью стонов наступает день, атаки день и вновь невредимые легионы под бравурный грохот барабанов выстраивают ряды.

Закончилась песня, отзвучали аккорды, последние слова улетели к горизонту, уснул певец, лишь угли багрово тлели в первобытной ночи. Странным измененным сознанием я ощущал биение сердец в ночи, тяжелый пульс стенающих столетий. Мысли мои текли пересохшими руслами, где не ступала нога рассудка. Поднялся и, сделав горизонтальные разрезы на запястьях и лодыжках, четырежды побрызгал кровью на четыре стороны света, взывая:

– Сим я прошу помощи у предков своих, пусть же на время оживете вы в сердце призывающего, напитаете силой и поможете потомку, как было условлено испокон веков!

И произнес другие ритуальные фразы, коим был обучен с детства каждый ребенок.

Но напрасно ожидал я, не налились мышцы силой сверхъестественной, не свалилось на голову оружие магическое. Понуро сел я, и уже собрался поплотнее завернувшись в дорожное одеяло отойти ко сну, как неожиданно подул ветер. Сначала легкое, ласкающее щеки прикосновение теплых воздушных струй, и вдруг порывом холодным сумасшедшим дунуло, бросило мусор и пыль, раздувая затухавшие угольки. В страхе распростерся я ниц, ожидая, что сейчас понесет, швыряя и ударяя, мощная длань урагана. Но вот все так же внезапно стихло, и в тишине, нарушаемой лишь собственным прерывистым дыханием, я явственно услыхал потрескивание веток под чьей-то легкой поступью. Но страх, сковавший мои члены, был еще сильнее любопытство, когда знакомый голос с хрипотцой отчетливо произнес:

– Сын?

Вздрогнул я, и несмело подняв очи, вижу – вот темная фигура остановилась за пределами светового круга, отблески пламени выхватывают острый излом шеи и ниспадающие до груди волосы, седую бороду.

– Отчетливо можешь ли ты видеть меня? – вновь произнесла фигура голосом моего усопшего отца, делая шаг вперед. – По-прежнему ль ты любишь и чтишь меня? – и распахнула плащ, обнажив истлевшую грудную клетку, полную червей.

При этом зрелище едва не лишился я чувств, хладный пот прошиб меня и желудок перевернулся, исторгнув ужин.

– Что же молчишь, сынок мой любезный? Ведь нуждался ты в помощи предков, и вот я явился на зов. Ужель не рад ты мне, не хочешь приветить?