Эсхатология - [41]

– Запросто! Это можно устроить, – азартно воскликнул безногий, ловко извлекая буквально из воздуха длинный слегка искривленный кинжал, и бросая к моим ногам. Нет, все-таки не зря я опасался фокуса вроде этого.

Дно клетки устилала свалявшаяся солома, которую давно не меняли, в углу я разглядел сваленный кучей скелет, добела обглоданные кости которого были тщательно расщеплены.

– Зунух сильный, Зунух голоден. Зунух уже два дня не ел, с тех пор как брат Вала заболел падучей лихорадкой, – сказала толстуха, а молчун хмуро уставился в даль.

Наконец, она закончила возиться с замком и отступила в сторону. Поборов неожиданно накатившийся приступ робости, я, пригнувшись, ступил внутрь. Сзади щелкнул, закрывшись, замок, заставив сердце гулко биться. Не скрывая торжества толстуха расхохоталась, ей вторил басистый раскатистый смех безногого и хихиканье слабоумного мальчишки, путь к отступлению был отрезан. Уж не знаю, кому принадлежал голос произнесший:

– Убей, Зунух!

И существо извлекло из-под соломы дюжину остро наточенных ножей. Неужто Кларисс так и суждено будет томиться в заточении поруганной и униженной грязным коварным животным в обличье сладкоречивого красавчика? Столь незавидная участь до такой степени подстегнула мое воображение, что с воплем отчаянья я атаковал опешившего Зунуха.

Я слепо и яростно дрался, не обращая внимания на сыпавшийся град ударов, навсегда оставивших следы на моем теле, уступая в мастерстве и численности конечностей, не имея возможности ни передохнуть, ни сдаться. Ловкость, отвага, да бесконечное чувство самопожертвование были моим оружием, которое я использовал на полную выкладку, жалость к запертому зверю, бывшему по сути таким же пленником злобных обстоятельств, как и я, ушло, сменившись жгучей ненавистью к этой воняющей жилистой преграде на пути к моей страдающей возлюбленной.

Циркачи притащили жбан браги, хлопали в ладоши и шумно заключали пари относительно исхода поединка, однако постепенно их бравые выкрики смолкли, сменились тягостным молчанием, а после и вовсе переросли в негодующий ропот, когда я отрубил Зунуху одну руку чуть повыше локтя, а после сразу две кисти мокро шлепнулись о пол.

Зажимая кровоточащие запястья, вынужден он был бросить еще часть оружия, но, все же, слабея, еще представлял опасность. От усталости валился с ног и я. Циркачи принесли раскаленный до бела прут и через прутья тыкали им кричавшего от боли Зунуха, понуждая его всякий раз необдуманно бросаться в атаку. К тому времени как мутный диск солнца, перевалив за полдень, стал ниспадать, проваливаясь в грозовые облака, я отрубил большую часть рук зверя. Наконец, тот бросив ножи умоляюще протянул мне уцелевшие. Действуя в запале, я отсек и их, прежде чем понял, что несчастное существо сдается.

– Б-б-больно! – заревел Зунух, каким-то низким глухим нечеловеческим голосом, забиваясь в угол.

Я остолбенел.

Затем бросил кинжал и тяжело оперся на дверь, меня мутило, до сих пор удивляюсь, как я не потерял сознание.

– Открывай!

Негодяи нарочно медлили, мрачно глядя на дергающегося Зунуха. Неужто предательство?! Но нет, вот толстуха приблизилась и отперла дверь, не глядя в глаза.

– Проваливай!

Шатаясь, я выбрался и, не удержавшись, упал, кровь текла на землю.

– Но как же…

– Мы отпускаем тебя, но большего не проси. Никто не станет подвозить тебя даже под угрозой смерти, ибо в этот злополучный час твоего, незнакомец, торжества мы лишились нашего старого друга. Ты отнял у нас средства к существованию, так чего ж еще тебе надобно презренный? Уходи, так как нету у нас любого сердцу каждого воина желтого металла. Вон! – сказал за всех безногий инвалид.

И я побрел прочь, перед глазами плыло, в ушах гудело, падая, поднимаясь, хватаясь за стволы деревьев. Позади раздался короткий, прервавшийся на высокой ноте вскрик и шум падения. Я застыл, держась за ветку, и медленно обернулся.

Молчун и безногий, сцепившись, катались по листве, причем последний мертвой хваткой держал трепыхающегося Вала, из живота которого виднелась торчащая рукоять кинжала, точь-в-точь такого, каким дрался я. Дернувшись в последний раз, он затих. Безногий выбрался и отполз в сторону.

– Как видишь, – сказал он, прерывисто дыша, – мы соблюдаем взятые на себя обязательства. Вал хотел насадить тебя на вертел, но слово странствующих актеров крепко и непоколебимо!

Толстуха плакала, уткнувшись лицом в пухлые ладони, мальчонка сидя на корточках неуверенно гладил неподвижное тело Зунуха, я уходил. А за спиной искалеченное существо из последних сил обратило искаженный страданием лик к равнодушным небесам, как бы спрашивая, за что?

Последующие несколько дней я провел как в бреду, подолгу отлеживаясь в зарослях влажного мха, утоляя жажду росой, что сберегали в центре бутонов кувшинки-мухоеды, совершая небольшие переходы, пытаясь жевать кору, чтоб заглушить сосущий голод, и стараясь не о чем не думать. Когда я выбрел на родное селение, раны мои практически затянулись и корки опали с них, довольно быстро, как в прочем случалось не раз.

Я нисколько не удивился, обнаружив ползающих дома по полкам новорожденных тройняшек, моих сводных сестричек и братика, к дополнению уже имеющимся. Давно потеряв интерес к подобного рода явлениям, равно как к тому, кто из многочисленной родни на этот раз окажется их отцом, я лишь невольно подметил, как далеки они от Эталона. Как всегда все были озлобленны и заняты, не задерживаясь я пошел на общинное поле, где мать гнула спину над скудным урожаем. Конечно, ей хватало помимо меня голодных ртов, да и помощи от меня видела она мало, но все же я в глубине души ожидал нечто другое, когда вместо приветствия получил проклятье и приказ убираться обратно подальше на все четыре стороны. Хотя, с другой стороны, я не особенно и удивился, каждый был сам за себя. И я вновь побрел, сам не зная куда.