Есенин - [13]

— Надо же, и у филёров бывают человеческие проявления!

Ехали изнурительно долго, прибыли на место на закате. Здесь делегацию ждали новые возмущения. Оказалось, что выделены всего четыре номера. В одноместном поселилась Татьяна, в одном двухместном Хитрова и Леонидова, оставались двухместный и трёхместный.

— Полнейшее безобразие! — возмущался Лещинский. — Знал бы — ни в жизнь не поехал! Каменный век!

— Не мы диктуем условия, — вздыхал Цекавый.

— Надеюсь, мне уступите двухместный? — спросил Днестров, видимо, надеясь, что четверо оставшихся втиснутся в трёхместный.

— Позвольте мне с классиком, — успел Артосов и оказался с Днестровым в одном номере. Цекавый, Лещинский и Хворин пошли в трёхместный.

— Вот ни в чём эти новые русские не могут быть великодушными до конца, — трясся Днестров. — Ну что стоило этому господину, мужу нашей очаровательной красотки, заплатить лишние пятьсот баксов? Я давно уже нигде не селился с кем-то вдвоём. Мой статус, как говорится…

— А я наоборот счастлив, что две ночи мне предстоит жить вместе с великим Днестровым, — слукавил Артосов.

После ужина все, конечно же, отправились на берег моря, потому что это был не берег моря, а берег океана. Ровный песчаный пляж, который только во сне может присниться, пальмы, озарённые светом из окон гостиницы, и мощный прибой — вот, что встретило поэтов из России. И непроглядное чёрное небо.

Все разместились на веранде, пили кофе, кто так, кто с ликёром.

— Как хотите, а я в океане ни разу не купался, — сказал Артосов, пренебрегая и кофе, и ликёрами.

Его подхватила волна, понесла в океан, швырнула в сторону, бросила вверх и, кувыркая, выкинула на песчаный берег.

— Ох и ничего себе! — воскликнул он. — А ну-ка ещё!

И началась забава. Океанская волна оказалась совсем не такая, как черноморская, она мотала, подбрасывала, то грозила унести далеко в океан, то резко двигала в сторону, а, в конце концов, веселясь, швыряла на берег ни с того, ни с его, как озорной ребёнок бросает из коляски на асфальт резиновую игрушку. Для вполне здорового человека, каковым являлся поэт Артосов, это было одно удовольствие. Вслед за ним в воду полезли остальные. Леонидову сразу смутило, что волна какая-то разбойничья, и Лидия Петровна отправилась отдыхать. Вторым удалился Хворин, проворчав:

— Нет, сегодня решил, наконец, выспаться.

Ушёл и Лещинский, промолвив:

— С моей поясницей… Не для русского человека развлечение.

Хитрова удалилась с цейлонцем бродить вдоль берега. Как ни странно, но и Цекавый не оценил прелести ночного океанского купания. Поплавал немного и удалился:

— Прав Вадим Болеславич, не для русского.

Куда более странным было то, что радостнее всех швырял себя в пучину и плавал классик Днестров. Они остались втроём. Он, Таня и Артосов. Бросались в воду, заплывали чуть подальше от берега и предоставляли волнам играть ими. И каждая такая игра завершалась выбрасыванием на песчаный берег, на котором такое блаженство было упасть, полежать минуты две-три, снова вскочить и снова бежать в океан.

Таня была в закрытом чёрном купальнике, и это сильно волновало Артосова. Он с детства обожал видеть девушек и женщин в закрытых купальниках. Они казались ему в сто раз обворожительнее, чем те, которые в открытых.

— Красавица моя! — шептал он, любуясь издали стройной, но отнюдь не тощей, как сейчас модно, фигурой Тани.

— Как он помолодел, это просто удивительно! — восхищалась Таня преображением, произошедшим с Днестровым. — Чем это объяснить?

— Вероятно, его личная трясучка наложилась на волнение океана, и получилось эдакое равновесие.

— Точно!

Их то расшвыривало по сторонам, и каждый искал взглядом в полутьме других, а то вдруг соединяло всех троих, и они оказывались лежащими на песке рядышком.

— Предлагаю создать поэтическое сообщество «Хитрая дура», — резвился Днестров. — Я и вас двое. Отменное название. Сейчас перестали создавать небольшие поэтические группы. Трёх человек вполне достаточно. Старый мэтр, молодой мэтр и начинающая поэтесса-красавица. Принимаете?

— Лучше назовём наше общество «Свободу Шаримбе!» — смеялась Таня.

И так они купались целых два часа. Так что даже Цекавый обеспокоился и, выйдя на берег, звал Днестрова:

— Алексей Аскольдович! Вам врачи вообще запретили плавать!

— Если врачи что-то запрещают поэту, он должен поступать с точностью наоборот! — кричал в ответ классик.

Когда они решили, наконец, что вечно барахтаться в Индийском океане невозможно, оказалось, что уже час ночи, что в борьбе со стихией все трое незаметно выбились из сил, и что каждому хочется одного — добраться до постели и рухнуть.

Утром, проснувшись и глядя на солнечный квадрат окна, Артосов лениво размышлял: «Я влюблён в неё. Она влюблена в меня. Между нами ничего не было и не будет. Мы будем верны. Она — мужу, я — жене. Это будет образец чистой и светлой любви. Как хорошо!»

Он взглянул на Днестрова и увидел вместо лица сухой осенний лист без признаков жизни. Вскочил, стал трясти:

— Алексей Аскольдыч!

У того открылись глаза, недоуменно воззрились на перепуганного Артосова. Улыбнулись.

— Фу ты! — облегчённо вздохнул Артосов.

— Ты думал, я сдох?