Эрос на Олимпе - [20]

Своему избраннику. Никогда не угаснет ее слава.

Даже бессмертные по всей земле песнями разносят

Радостную и почетную хвалу мудрой Пенелопе.

Царь царей говорил правду. Гомер окружил Пенелопу ореолом непреходящей славы. Ее имя стало символом, высшей степенью супружеской верности. И это тем ценнее, что верность не вызывалась суровой необходимостью, ибо Пенелопа была очень привлекательной женщиной. Поэт приравнивает ее к Афродите с ее милой улыбкой и к Артемиде с ее стройными ногами. Мы видим ее склонившейся над ткацким станком, на котором ткет она покрывало, коего кончить ей не суждено, и еще видим в тот великий момент, когда она появляется среди женихов с луком Одиссея в руках – достойная, недоступная, заманчивая.

Пенелопа мудра, ее суждения благородны и справедливы, сердце доброе и мужественное, а уж такая скромница, что спускается в общий зал из верхних своих комнат подобно несовершеннолетней девице, всегда в обществе служанок, и держится в стороне от толпы гостей. Одиссей унес с собой драгоценную память о ней, и ложе бессмертной богини не могло угасить в нем тоску по любимой супруге. А она – словно время бессильно перед ее красотой, – несмотря на свои сорок лет, излучает такое очарование, что самые избранные молодые люди из окрестных княжеских родов ищут ее руки.

Пенелопа глуха к их мольбам и угрозам. Она верна мужу, может, не ему самому, а их прежней любви и его тени. Ибо уже оплакала его (ведь давно трава выросла на месте, где стояла Троя), не надеется на его возвращение, не имеет никаких достоверных известий о нем, а тем не менее героически отвергает все искушения, согретая искрой какой-то почти сумасшедшей надежды. Этот идеальный портрет побуждал к недоверию. Древние риторики шумно воздавали «хвалу Пенелопе», но историки, мифографы и поэты, изучавшие старые легенды, наталкивались на какие-то иные, несмелые упоминания, намеки на то, что не все было так, как описал Гомер. Мощный золотой поток поэзии Гомера поглотил миф о Пенелопе, затмил все своим великолепием и совершенством и отбросил как бесполезный мусор из своего русла исчезающе малые, но несколько отличные представления.

Но раз они все-таки уцелели, более поздние писатели стали подумывать: зачем бы это Гомеру полностью затушевывать все неблагоприятные для Пенелопы упоминания и, невзирая на них, превозносить ее как идеальную женщину?

По литературному миру пошли сплетни, слухи. Гомер, этот старый и, как говорили, слепой поэт, не всегда был так стар и определенно не был слепым. Он демонстрирует очень подробное знание Итаки. И сейчас еще можно убедиться в достоверности его описания, ибо горы сохранили свои очертания, заливы и форма побережья остались такими же, какими изображены в «Одиссее». Таким образом, Гомер был на Итаке, и не мимоходом, а достаточно долго, чтобы все подробно осмотреть и запомнить. Пребывал там только из простого любопытства? Кто знает!

И вот родилась не легенда, а словно бы слух, несмелое подозрение, что Гомер пребывал при дворе Одиссея во время отсутствия там хозяина. Его звучный голос, понимание гармонии, его песни захватили, покорили опечаленную душу Пенелопы, и он, может быть, был первым, кто дал ей утешение после стольких дней одиночества и опустошения. А когда он уезжал, то увозил с собой не только память о замечательной женщине, очарование которой не могли ослабить ни слезы, ни время, но и венок песенных восхвалений, сотканный из глубокой благодарности за милые, незабываемые минуты.

Таким старались понять Гомера все те, кто не особенно верил в непоколебимую верность супруги царя– странника. Почему бы ей вдруг так отличаться от прочих? Откуда у нее постоянство, какого не обнаружила ни одна из жен героев осады Трои? Столь редким постоянством не отличались ни Елена, ни Клитемнестра, в жилах которых текла бессмертная кровь Зевса. Трудно вообразить, чтобы именно она, дочь Икария…

Она, кстати, состояла в родстве с обеими легкомысленными женщинами. Отец ее, Икарий, был братом спартанского царя Тиндарея, формального отца Елены Троянской. Икарий, изгнанный с родины, нашел пристанище в Этолии. Он был тогда еще очень молод. Чтобы заглушить в себе тоску по отчему дому, бродил по лесам и горам. Там он и познакомился с одной наядой, маленькой голубоглазой богиней родника. Длинных объяснений своих чувств от него не потребовалось: водяные богини очень милы и понятливы. Голубоглазая наяда сразу сообразила, что от нее надо красивому Икарию, и, поскольку желание его не показалось ей предосудительным, она приняла его в свои прохладные объятия. Наяда родила ему пять сыновей и одну дочь по имени Пенелопа. Та милая наяда, по слухам, носила имя Перибоя. Впрочем, не следует этому особенно доверять. Солидные писатели приводят еще четыре имени, а некоторые признают их все, подтверждая тем легкомыслие и ветреность Икария, отца Пенелопы.

Икарий подался в изгнание из Спарты один, а вернулся с шестью детьми. Мать (или матери) осталась в Этолии, привязанная к своим родникам с прозрачными водами. Пенелопа, вырастая, превратилась в хорошенькую девушку. Женихов у нее хватало. Икарий был доволен и горд своей дочерью. По примеру прежних героев он пообещал ее руку тому, кто победит в беге: не хотел, чтобы дочь богини родника попала в руки какому-нибудь недотепе. На состязание собралась самая отборная молодежь. Побежали. Трижды обежали выбранное поле. Блестели на солнце нагие, лоснящиеся от масла и пота тела. У финиша первым был Одиссей, сын Лаэрта, мудрого царя Итаки. Одиссей так был этому рад, что немедленно заложил красный храм в честь Афины, своей личной покровительницы. После чего с женой вернулся на родину.