Ермолова - [59]

– Публика – дура, если она не понимает, что Лешковская – это наша русская Режан.

Лешковская много и тяжело болела. Мария Николаевна всегда находила возможность оказать ей внимание и постепенно окончательно завоевала ее недоверчивое сердце. Это расположение перешло с годами в настоящую, большую, но молчаливую – благодаря характерам обеих артисток – дружбу. Они редко бывали друг у друга, но всегда были хорошо осведомлены одна о другой. Последним творческим достижением Лешковской была роль Гурмыжской в «Лесе». Мария Николаевна с радостью отмечала его, указывая на тонкость игры Елены Константиновны и прочила ей блестящий «переход» к новому амплуа, но вскоре после своего бенефиса Лешковская умерла, и Мария Николаевна горько плакала о ней как об исключительной артистке и добром и верном товарище.

Своеобразные отношения были у нее с М. П. Садовским. Бóльшую противоположность, чем Ермолова и Садовский, трудно было себе представить. Там, где она, – всегда тишина, сосредоточенность, атмосфера сдержанности и задумчивости. А если в «курилке» слышен хохот и веселые возгласы, – значит, там Михаил Провович неподражаемо рассказывает свои подсмотренные «кусочки жизни» или читает остроумные, подчас ядовито-насмешливые стихи. Мария Николаевна, кроме того, что высоко ставила его великолепный талант, любила его как человека, ценила его литературные попытки, сохраняла шутливые стихи, прощала ему все его проделки с ней, когда он старался рассмешить ее в серьезных местах роли, и рассказывала об этом с добродушным смехом.

Мария Николаевна очень ценила и любила Н. И. Музиля, который в свою очередь платил ей горячей любовью. Когда он играл с ней в «Талантах и поклонниках», читая ей, Негиной, стихи старого суфлера Нарокова, он плакал настоящими слезами, заставляя и публику забывать, что это происходит на сцене.

Высоко ставила она как человека И. А. Рыжова, считая его образцом порядочности и находя, что и как актер он был недостаточно оценен. Приводила сцены, в которых он играл «как большой актер», по ее выражению.

Совершенно особенно относилась Мария Николаевна к А. П. Ленскому – с огромным уважением и доверием к его артистическому чутью и культурности. Считала его великим актером, выше всех современных ему русских актеров. Видела в нем своего единомышленника как артиста… даже как будто сожалея о его тяготении к режиссерству, которое почти всецело вместе с педагогической работой поглотило его в последние годы его жизни. Цельность натуры Марии Николаевны не терпела разветвлений, хотя бы и в сфере художественного творчества, и ей казалось, что работа режиссера должна непременно мешать ему как артисту. Но пламенный артистический темперамент Ленского не мог удовлетвориться деятельностью актера, и он, стремясь разбить устаревшие актерские приемы и отжившие традиции театра, увлекался в поисках новых форм педагогической и режиссерской работой.

Марию Николаевну даже иногда смущали его новшества, его желание ставить Ибсена и т. п., но интерес к нему, доверие и восхищение им как художником никогда не ослабевали. Стоит прочитать ее письма, после его смерти, к Средину и Федотовой, чтобы увидеть, как она его любила… «С Ленским умерло все. Умерла душа Малого театра», – пишет она. В последний раз Ленский выступил на сцене Малого театра вместе с Марией Николаевной в «Без вины виноватые». Он скончался через десять дней после этого. Был он действительно и актер и режиссер выдающийся, и, если бы его не убили преследования конторы театров, он много дал бы еще русскому искусству.

Отношения с А. И. Южиным были сложнее: очень уж различны были их натуры и характер одаренности обоих. С 80-х годов Южин был бессменным партнером Марии Николаевны в течение всей ее сценической карьеры. Мария Николаевна ценила его как умного, культурного актера, но большим артистом она признавала его в комедии, а не в трагедии, и ей не всегда было легко сочетать с ним свой сценический темперамент. Помимо этого, между Марией Николаевной и Южиным бывали моменты взаимного непонимания, и у нее явился как бы протест против Южина в бытность Теляковского директором императорских театров. Ей казалось, что Теляковский и дирекция действовали «по внушению Южина, как сильного гипнотизера» (как она писала Средину), что «задача Южина такова: уравнять всех по возможности, чтобы ему никто не мешал, а мой талант всегда ему мешал…». Редкий случай – слышать от нее что-то вроде осуждения. Это было написано в горькие минуты, когда Мария Николаевна даже думала покинуть Малый театр и перейти в Художественный, куда ее звал Вл. И. Немирович-Данченко, – до того невыносима была вокруг нее атмосфера, создаваемая дирекцией и Теляковским, который хвалился, что «и без Ермоловой обойдется»… Эти горькие минуты совпали с тяжелой болезнью Марии Николаевны. Болезнь влияла на ее самочувствие и настроение. Врачи настояли на продолжительном отпуске для поправления здоровья и сокращении интенсивной работы.

По Москве разнесся слух об уходе Марии Николаевны из театра и вызвал всеобщее волнение. В прессе началось возмущение, так что Марии Николаевне даже пришлось просить Н. Е. Эфроса прекратить «пустые толки» и объяснить, что она только на время оставит сцену с тем, чтобы вернуться опять, хотя и не может указать срок возвращения, в зависимости от лечения. Она пишет ему