Ермолова - [58]

Она была искренна, когда говорила это. Вместе с молодостью, с пламенем богатой, жадно берущей жизнь души ушло навсегда и чувство соперничества – осталось только воспоминание о прекрасном прошлом, связанном с той же Марией Николаевной.

В одном из своих писем, написанном в ответ на письмо Марии Николаевны, в котором та делилась своими тяжелыми переживаниями (незадолго до ее ухода со сцены на год), Федотова пишет ей глубоко прочувствованные слова, и нет сомнения, что пишет их совершенно искренно. Вот отрывок из этого письма:

«Дорогая моя Мария Николаевна, поплакала я над вашим письмом горькими слезами. Если б только нашлась хорошая пьеса с подходящей ролью, вы с вашим могучим талантом по-прежнему, с новой силой всколыхнули бы и публику и артистов. Потерпите, выждите, зачем же уходить? Пожалейте прошлое Малого театра, – что же и кто же без вас останется? Публика по-прежнему любит вас и ценит, верните ее опять в стены Малого театра, отвлеките ее от современных ужасов, возьмите на себя этот подвиг. Я горячо люблю вас и ваш талант – не огорчайте меня.

Спасибо вам за ваши добрые чувства ко мне – вы сами знаете, как дорого мне сердечное отношение такой великой артистки и такого незаменимого товарища, как вы. Конечно, я не так много имела значения в театре, само время, все было другое, все увлекало, все ободряло, все, все было лучше. Что теперь сталось с театром? Как и чем поправить, теряю голову. Вы одна только можете воскресить прошлое, на вас только и надежда».

Она писала Марии Николаевне через много лет – в 1920 году, незадолго до своей смерти: «Я была свидетельницей, как развивался и достиг полного блеска и расцвета ваш мощный талант. В течение долгих лет мы вместе переживали муки и радости творчества, поддерживая и ободряя друг друга, – с годами наши отношения делались все ближе, все любовнее, и никакие злые силы не могли расторгнуть наш дружеский союз».

Мария Николаевна не прекращала заботы о Федотовой до самой ее смерти. Когда Гликерия Николаевна умерла, Мария Николаевна пережила эту смерть тяжело. Ведь с ней уходил для Марии Николаевны последний отблеск того Малого театра, который был ее колыбелью. Она тогда уже сама была больна и слаба и не могла присутствовать на похоронах, но погребальная процессия направилась нарочно по Тверскому бульвару, чтобы остановиться у дома Ермоловой и дать ей возможность проститься с прахом Федотовой. Мария Николаевна оделась и вышла на подъезд. Сопровождавшие колесницу расступились, Мария Николаевна приникла к гробу с последним прощанием и долго не могла оторваться. Многие, даже мужчины, не могли удержать слез, смотря на это последнее свидание «двух королев» сцены.

Мария Николаевна мало с кем из товарищей сходилась близко, главным образом опять-таки из-за чрезмерной занятости, но была неизменно доброжелательна и внимательна ко всем, а в случае беды или болезни кого-либо она всегда действенно стремилась помочь. Так, например, было с Е. К. Лешковской.

Мария Николаевна очень хорошо относилась к Лешковской, даже в первые годы поступления Елены Константиновны в труппу Малого театра, когда она держала себя обособленно и не искала сближения ни с кем. Лешковская стала одной из замечательных артисток Малого театра, и Мария Николаевна всецело оценила ее и, присутствуя на спектаклях с ее участием, горячо выражала свой восторг. Она любовалась ею в целом ряде ролей, именно любовалась. Лешковская действительно была очаровательная актриса. Я думаю, еще многие помнят ее в роли Глафиры в «Волках и овцах», одном из лучших спектаклей старого Малого театра, где буквально каждая роль была шедевром, начиная с Медведевой в роли Мурзавецкой и Ермоловой в роли Купавиной, да и вообще надо бы привести всю афишу целиком, так как неизвестно, кому можно было отдать предпочтение: Садовским, Ленскому, Южину…

Отличительным свойством Лешковской было «вечно женственное начало», оно и завораживало сразу. Но в жизни она была строгой, сдержанной, вела уединенный образ жизни. В смысле нелюбви к шумихе, рекламе она шла по пути Ермоловой. Мария Николаевна следила за ее сценическим развитием, за ее переходами от ролей комедии к ролям драмы, к которым у Лешковской было тяготение, следила с большой симпатией, несмотря на то, что отдельные роли (например, в «Шильонском замке» или в «Рюи Блазе»), по праву принадлежавшие Ермоловой, играла Лешковская, казалось бы, мало к ним подходившая по своим артистическим данным и получившая их только благодаря желанию Южина. Когда Мария Николаевна присутствовала на репетиции «Дворянского гнезда», в котором Елена Константиновна захотела играть Лизу, – роль мало подходившую к ее внешним данным, – она, нисколько не осуждая Лешковскую за желание играть неподходящую роль, говорила:

– Вот большая артистка… Как она много поработала над собой, как изменила себя для этого образа…

Из драматических ролей Лешковской Мария Николаевна особенно оценила ее в пьесах «Очаг» Мирбо, «На полпути» Пинеро, «Огненное кольцо» Полякова, в которых Елена Константиновна была блестяща.

Однажды Мария Николаевна с резкостью, что для нее было так необычно, выразилась: