Эринии - [55]

Комиссар поднялся на третий этаж и постучал в дверь квартиры, где Рита должна прожить еще неделю. Рита немедленно открыла, как будто ждала отца. Ее лицо пахло розовым кремом, а густые черные волосы рассыпались по бархатном воротнике стеганого халата. Она, очевидно, укладывалась на покой.

— Заходите, папочка. — Дочь чмокнула его в щеку: — Выпьете кофе или чаю?

— Не хлопочи, дорогуша. — Отец повесил в прихожей плащ и шляпу, а потом зашел в гостиную. — У тебя и так куча работы, потому что ты без служанки. Но это ненадолго…

Он удобно устроился в кресле и закурил. Не угощал Риту, хотя и знал, что она курит. Вид дочери с сигаретой был для него невыносимым. Попельскому казалось, что она это понимает, потому что при нем никогда не демонстрировала пагубной привычки.

— Угостите меня, папочка? — на этот раз его предположения не оправдались.

Рита протянула руку к портсигару. Попельский отрицательно покачал головой. Он не узнавал собственную дочь. Наклонился к ней и принюхался. Но запаха алкоголя не почувствовал. В гостиной царил беспорядок. На столе оставались две чашки — одна с черными подтеками кофе, вторая — облеплена засохшими чайными листьями. В последней торчал окурок. Рита никогда не заливала кипятком чая в чашке и никогда не использовала ее вместо пепельницы. Откуда это разгильдяйство? На полу валялись номера «Модной дамы». Бежевый ковер портило коричневое пятно.

Когда Рита была ребенком, она тщательно складывала свою одежду и клала его стопкой в шкафу, сортируя по цветам. Если вещи были одноцветные, то решающим становился оттенок. Сейчас, превратившись в молодую женщину, она сидела посреди кавардака, между раскиданных газет и окурков. Попельский не узнавал дочь.

— Что с тобой происходит, дорогая? — Он ласково взял ее за руки. — Откуда этот бардак? Тебя продолжает мучить то, что произошло недавно?

— А вы до сих пор пользуетесь ливанским одеколоном? — Рита улыбнулась, неожиданно прижавшись к отцу, пожалуй, впервые за последние два года. — Очень стойкий запах. Вы брились, видимо, полдень, а он до сих пор пахнет.

— Да, я продолжаю покупать кедровый одеколон «У черной собаки». — Комиссар обнял дочь за хрупкие плечи.

Воцарилась тишина. Отец и дочь сидели, прижавшись друг к другу, окруженные теплым рассеянным светом. Торшер в углу своими цветными стеклами превращал свет на мозаику. Из современного радиоприемника «Эрикссон» тихо неслись какие-то веселые диалоги. Попельский не расспрашивал Риту. Он знал, что она или сама поделится с ним своими проблемами, или не сделает этого вообще.

Ее слова об одеколоне могли быть проявлением искренней любви, а могли быть дымовой завесой, за которой скрывалась какая-то обеспокоенность. Рита всегда была скрытной, гордой и неуступчивой. Почувствовал, что она дрожит. Дочка плакала. Попельский не смотрел на нее. Не хотел, чтобы под влиянием каких-то неуклюжих слов утешения развеялась грусть, что могла переродиться на желание вызвериться на отца. Вспоминал свои прежние яростные споры с дочерью, после которых она чувствовала себя униженной собственной слабостью, а тогда, немного поплакав, становилась упертою и упрямою. Но сейчас это больше не была застывшая в своем гневе барышня. Рита была молодой женщиной и матерью, которая страдала. Попельский ждал.

В спальне раздался детский визг. Сперва он походил на хриплый, скрежещущий крик павлина, но через миг превратился в высокий монотонный писк.

— Я не выдержу с этим визгуном! — громко воскликнула Рита и вцепилась длинными ухоженными ногтями в густые волосы. — Я когда-нибудь с ним не выдержу! Час назад уложила его спать! И так каждый вечер, каждый вечер!

— Успокойся. — Попельский поднялся и коснулся дочкиной головы. — Дай мне поговорить с моим внуком. Где он?! — позвал комиссар измененным голосом. — Где этот маленький разбойник?! Вот я ему сейчас дам!

В спальне стало тихо. Через минуту послышался радостный лепет ребенка. Попельский резко забежал в комнату, сделал суровую рожу, а его кустистые брови грозно встопорщились. Ежик аж присел от радости, закидывая назад головку, украшенную несколькими прядями влажных волос. Дедушка, сбросив пиджак и жилет, схватил внука на руки и упал навзничь, на Ритину кровать. Ежик открыл рот и, улыбаясь, показал острые зубики.

В эту минуту в комнату вошла его мать.

— Вас к телефону, папа, — тихо проговорила она, садясь на постели подле отца и сына.

Попельский встал, взял Ежика на руки и, пританцовывая и напевая «Лычаковское танго», направился в прихожую. Сейчас он не был похож на плохого танцора. Вприпрыжку приблизился к телефону и поднял отложенную Ритой трубку. Пожалуй, это Леокадия, подумал он, хочет спросить, когда я приду ужинать.

Но это не была его кузина.

Через пять минут Попельский вернулся в спальню и положил Ежика в кроватку. Малышу стало скучно у деда на руках, и эта перемена чрезвычайно ему понравилась. Он начал играть погремушками, которые висели на веревочке над кроваткой.

— Теперь он уже не заснет, — мрачно сказала Рита. — Вы его так разбудили.

— С завтрашнего дня мой внук, — Попельский начал одеваться, — может всю свою энергию тратить на детских площадках и в парках.