Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.) - [8]
Поставленные в трудах Соловьёва проблемы заинтересовали и историков права. А. Д. Градовский одним из первых отметил, что исторический опыт показал несостоятельность «великодушных намерений» Петра I создать новый порядок престолонаследия, и проследил, как с помощью «государственных переворотов» менялись принципы этого важнейшего элемента монархического государственного устройства.[85] «Мы встречаем самые разнообразные способы занятия престола от законного наследования детей после родителей и до государственного переворота включительно», — так оценивал этот период в своем учебнике В. Н. Латкин. Он же обратил внимание на исключительный характер власти самого Петра I, изменившего, по его мнению, «весь общественный и государственный строй древней России», хотя после его смерти «старые традиции стали снова оживать». Автор отметил и споры коллег-юристов по поводу полномочий Верховного тайного совета, в частности, ограничения им прерогатив самодержавной власти де-факто и де-юре.[86]
Причины «беззакония» в вопросе престолонаследия попытался впервые сформулировать И. И. Дитятин в статье, очевидно, не случайно появившейся в 1881 г., когда самодержавие впервые за много лет столкнулось с покушением на жизнь монарха. Учёный отметил принципиальные особенности верховной власти, в той или иной мере сохранившиеся до конца XIX в. Это, во-первых, отсутствие «единообразного порядка» в государственном устройстве, когда «в течение всего XVIII столетия ни один носитель верховной власти не назначался на престол законом самим»; во-вторых, нежелание самих монархов хоть как-то обозначить пределы своих полномочий; наконец, «личный характер службы, личное начало», определявшее взаимоотношения монарха и его слуг.[87]
Профессор Дерптского университета А. Г. Брикнер задумал обобщить накопленный материал для создания труда по истории послепетровских царствований 1725–1762 гг. по образцу написанных им «Истории Петра I» и «Истории Екатерины II», но закончить работу не успел. Её итогом стали помещённые в периодических изданиях статьи, представляющие и по сей день немалый интерес, поскольку они были написаны с привлечением обнаруженных автором дипломатических документов из архивов Берлина, Вены, Стокгольма. Но в самих событиях Брикнер видел только столкновение личных выгод вельмож и не усматривал никакого «политического элемента».[88]
Постоянно вводившийся в оборот фактический материал и характерное для науки второй половины XIX столетия внимание к социальным проблемам вызывали и несогласие с заданной Соловьёвым концепцией. «Время со смерти Петра I до воцарения Екатерины II можно назвать эпохой дворцовых переворотов. Дворцовые перевороты у нас в XVIII веке имели очень важное политическое значение, которое выходило далеко за пределы дворцовой сферы, затрагивало самые основы государственного порядка», — подводил итог этому периоду В. О. Ключевский в IV томе своего «Курса русской истории», готовившегося к печати в 1907–1909 гг.
Главной чертой этого явления Ключевский считал выдвижение новой господствующей силы, «дворянства с гвардией во главе», служба в которой стала «политической школой» этого сословия, формировавшей его взгляды и помогавшей удовлетворению его притязаний. Так учёный впервые поставил вопрос о не характерной для других европейских держав социально-политической роли гвардии. Если Соловьёв видел в ней «лучших людей» страны, усилиями которых в 1741 г. произошло «возвращение к правилам Петра Великого», то, по мнению Ключевского, царствование Елизаветы, напротив, явилось «крутым поворотом от реформы Петра I» и именно гвардия способствовала становлению режима «дворяновластия». Шляхетство получило «законодательное удовлетворение важнейших нужд и желаний», поскольку на этом пути «нужды казны дружно встретились со стремлениями дворянства»; в результате Россия отстала от других европейских стран «на крепостное право».[89]
Отметил он и развитие политической роли гвардии на протяжении послепетровской эпохи: по его мнению, «в 1725, 1730 и 1741 гг. гвардия установляла или восстановляла привычную верховную власть в том или другом лице, которое вожди её представляли ей законным наследником этой власти. В 1762 г. она выступала самостоятельной политической силой, притом не охранительной, как прежде, а революционной, низвергая законного носителя верховной власти, которому сама недавно присягала». Впрочем, историк скептически оценивал степень политического прогресса российской государственности: «Дворцовое государство преемников Петра I получило вид государства сословно-дворянского. Правовое народное государство было ещё впереди и не близко». В другой лекции приговор был более строгим: «Гвардия могла быть под сильной рукой только слепым орудием власти, под слабой — преторианцами или янычарами». Ещё ниже Ключевский оценивал достоинства самих власть имущих той поры, которую для себя определил уж совсем нелестно «эпохой воровских правительств».
