Эпоха добродетелей. После советской морали - [60]

.

Пока же люди верха и низа организуются в предвкушении встречи, они сплачиваются в сообщества друзей, ищут покровительства сильных или подбирают себе преданных вассалов. Неудивительно поэтому, что реальность постсоветской России часто описывается Латыниной в феодальных метафорах. Соответственным образом воспринимают себя и ее ключевые герои вроде начальника службы безопасности Ахтарского комбината Дениса Черяги из «Охоты на изюбря»: «Денис понял, что Москвы больше нет. Страна распалась на феодальные княжества <…> не было в России нигде безличного закона, а была только личная преданность вассала сеньору, и нельзя было служить несуществующему закону, а можно было только выбрать, кому ты будешь служить: Салтычихе или Демидовым». По словам критика, «Черяга залетел в романный мир из другого средневековья – из того, где перед лицом Всевышнего давали клятвы верности и где получали посвящение в рыцари. Мало того что он „верный пес, который не мог уйти от хозяина“, – он Бертран из „Розы и креста“»261.

Герои и воины не воюют друг с другом без веской причины. А если и воюют, то соблюдая определенный кодекс чести, который роднит их с романтическими рыцарями прошлых эпох и прочими героями прочитанных в детстве «нужных книг» и который позволит им организовать вокруг себя пристойную жизнь. По крайней мере, реальные и вымышленные «братки» хотели в это верить. Таковы, к примеру, герои-организаторы «афганской» ОПГ из «Ненастья» А. Иванова (у которых были реальные прототипы из Екатеринбурга 1990-х годов): «„Коминтерн“ строился на некой идеологии, суть которой в том, что „афганец“ всегда помогает „афганцу“. Это исповедовал Сергей Лихолетов, основатель „Коминтерна“, – редкостный тип, гибрид поручика Ржевского с Мао Цзэдуном. Неволин, кстати, дружил с Лихолетовым. „Коминтерн“ стал самой мощной криминальной группировкой в городе. Сейчас, конечно, никакой ОПГ уже нет, но идеология-то осталась»262.

«Идеология» такого рода, правда, была нехитрой, и «афганская» ее разновидность мало отличалась от прочих идеологий разного рода «бригад» из культового сериала. В них романтизировалась иерархия ценностей, в которой на первом месте верность сообществу друзей, а все остальное – вторично. Вместе с тем была очевидной ее преемственность с советскими этиками добродетели, которым она в принципе не противоречила, хотя противоречила советской морали в целом – просто потому, что оказалась лишенной «верхнего этажа». В конце концов, порочными мы нередко считаем не людей, лишенных добродетелей вовсе, а тех, у кого они развиты непропорционально: одни гипертрофированны, а другие рудиментарны, либо их нет совсем. Таковы же, по метким замечаниям критика, герои сериала «Бригада»: «Друзья Саши Белого – его верные „оруженосцы“. Они безоговорочно верят своему вождю, принимают его решения и в любой момент готовы последовать за ним – хоть в огонь, хоть в воду. <….> Но только бригада – это „три мушкетера наоборот“. <…> Если уретральный вождь встанет во главе здорового коллектива, он обеспечит стремительное поступательное движение в нужном направлении. Такой коллектив будет сплоченным, в нем установится природная иерархия и будут процветать идеи справедливости и милосердия, а коллективный труд будет направлен на благо всего общества. <…> С распадом СССР развитая культура советского общества была обесценена и обессмыслена, на первый план вышли архетипичные кожные ценности „моя хата с краю“, „после меня хоть потоп“. Со дна общества на самый его верх поднялись воры и преступники. Те, кто раньше удостаивались лишь презрения и подвергались наказанию за свои преступления, внезапно стали верхушкой общества. Но именно фильм „Бригада“ сделал их объектом для подражания»263.

Но что значит «три мушкетера наоборот»? Явно не смену правила «один за всех и все за одного» на «люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех». В том-то и дело, что не вся советская культура «обесценилась и обессмыслилась» и, наверное, даже не ее большая часть. «Три мушкетера» как были в основании, так и остались. Только из «здоровых коллективов» они превратились в какие-то другие… и вообще стали «наоборот». Показательно, как «три мушкетера наоборот» выглядят с точки зрения автора, который придерживается не усеченной (в данном случае – религиозной) иерархии ценностей: «Когда праведный Иов потерял все (имущество, детей, общественное положение, здоровье), он показал, что верность Богу для него являлась самым важным в жизни. Несмотря ни на какие потери и страдания, он остался преданным Ему и исповедовал Его праведность и святость, хотя и страдал от того, что не понимал причины, по которым Бог посылал ему эти страдания. Когда же Белов потерял друзей-преступников, он показал, что для него самым главным в жизни была его преступная группировка, а семья и общество были лишь приложением к ней. Потеряв ее, он отказался и от семьи, и от общества»264.

К этому следует добавить, что пределы и уязвимые места такого рода «бригадных» и «афганских» разновидностей этики добродетели были очевидны едва ли не с самого начала. И прежде всего они были очевидны для тех, кто строил свою жизненную стратегию, исходя скорее из циничного подведения баланса средств и возможностей (своих и своих партнеров), нежели делал ставку на одну лишь верность и дружбу. С точки зрения приверженцев этой «готической этики»