Эпоха добродетелей. После советской морали - [58]
Советские пионеры боролись за дело коммунистической партии, которое было всемирным, но о верещагинских этого сказать нельзя. Таким образом, в книгах Верещагина наиболее выпукло проявилась вся ограниченность героической этики – наряду, конечно, с ее блеском. Сбалансированная этическая система содержит ценности-цели и ценности-средства. Система ценностей, которая лежит в основе утопии Верещагина, содержит только ценности-средства. Честь, верность, храбрость и т. д. – все это хорошо и необходимо для поддержания единства социальной общности. Но когда возникает вопрос о целях этой общности, обнаруживается, что она заключается исключительно в дальнейшем поддержании собственного существования. Следование ценностям-средствам возвышает человека над самим собой, поскольку заставляет его служить тому, что его превосходит. У Верещагина, как он сам пишет в «Воспитании воина», «цель жизни – физическое и моральное совершенствование»252. Однако, когда такого рода ценности остаются единственными и для самой социальной общности, они принижают ее до уровня животного, которое ведь тоже озабочено лишь самим своим выживанием. Тут вспоминаются слова Юнга о государствах, чей коллективный разум не превосходит разума крокодила или медведя. Таково, по сути, и государство Верещагина. Характерен эпизод из «Горнов империи», в котором мальчик-имперец жжет книги из старой библиотеки. Фрейд и подобные ему авторы летят в костер, потому что эти книги грязны, учат манипулировать людьми и т. д. Возможно, это так. Но кем они учат манипулировать? Членами вот такого общества-животного, каждый из которых по отдельности может быть высокоморальным.
Декларируемые Верещагиным ценности до сих пор исторически объединяли не человечество, а элиты вроде рыцарей и дворян, да и то только до определенной степени. Честь, долг, верность – все это хорошо в применении к чему-то «своему» и не мешает резать других, точно так же верных своему. Поэтому в конце XIX – начале XX века эти квазиаристократические ценности были взяты на вооружение национализмом – весь народ в целом стал «частичной» аристократией. Как оказалось в дальнейшем, «героические ценности» отлично сочетаются с самыми разными политическими режимами и сами по себе не гарантируют того, что «наверху» не окажется всякой мерзости. Верещагин, похоже, осознает, что ограниченность «героических ценностей» мешает провести четкую грань между его утопией и тем, что выглядит как антиутопия.
Вот эпизод из «Воли павших», в котором безусловно положительный герой Верещагина лежит на пыточном столе перед противником-данваном. (Данваны, в сущности, фашисты. Бывший нацист так говорит о них: «Они безумны. И не подвержены болезни завоевателей – пресыщенному старению. Они воюют ради войны и власти. Если бы не твоя страна, мальчик, моя Германия стала бы такой. И, может быть, сумела бы дать отпор данванам и не пустить их на Землю <…> вот только остальным народам тогда уже было бы все равно, кто победит – мы или данваны»253.) Поэтому диалог, в котором по большому счету герою нечего возразить данвану-фашисту, заканчивается так: «У меня есть побратим, – сказал Ротбирт. Он понимал, что близится что-то очень страшное, и торопился как можно больше сказать, потому что, может статься, больше этот мир и не услышит его голоса… а еще – еще ему было просто очень страшно. – И есть место в строю и вождь. И я не думаю, что достойно их бросить – правы они или нет. Больше я не буду с тобой говорить, демон. Но ты мне скажи – если так уж велика ваша правота – что за радость твоим собратьям во имя ее мучить беззащитных? Я видел это, данвэ. Видел сам»254.
Единственное отличие: «Мы не мучим беззащитных». К этому остается добавить: «Мы их сразу убиваем». В «Новой родине» мальчишки с такими ценностями будут тысячами убивать сравнительно беззащитных из-за своей отсталости аборигенов за то, что они осмелились сопротивляться власти Российской империи. (Как их в цикле «Я иду искать» убивают мальчишки-данваны, для которых это тренировка и почти ролевая игра.) Империи, которая воспитывает своих граждан в духе бесконечной экспансии «не подверженных болезни завоевателей – пресыщенному старению». Потому что империя, чтобы жить, должна постоянно расширяться. В конечном счете получается: мы лучше, потому что мы – это мы. Поэтому неудивительны встречающиеся в сети отзывы вроде: «Книги Верещагина мне нравятся, особенно „Воля павших“, но „Чужая земля“ и „Новая родина“ написаны откровенно конъюнктурно на новомодную имперско-дворянскую тему. Автор хотел описать высокоморальное общество, а на выходе получил малолетних моральных уродов, таких галактических скинхедов, ведущих колониальную захватническую войну, походя убивая всех, кто действительно защищает свою Родину. После этого все положительное, что есть в этой книге, уже не воспринимается. Я бы не стал рекомендовать читать эту книгу не только детям, но и взрослым»
