Эпоха добродетелей. После советской морали - [47]
Ирония заключалась в том, что это раньше они скорее воспитывали «целостного человека», а вот когда «утопии» и «политика» оказались сокрушены окончательно, наработанные ими педагогические методики оказались применимыми для воспитания кого угодно: «Что я хочу сказать? Однозначно для меня правы те, кто из всего наследия Иванова взял три посылки: отсутствие свободного времени, постепенный переход на коллективное планирование и коллективный анализ каждого события. Это все! <…> Результат достижим абсолютно любой, тот который хочет воспитатель. Иванов интуитивно использовал методы сектантов и психологов-жуликов, устраивающих коммерческие тренинги. Но он хотел для ребят „лучшей жизни“ и дал им ее. Он так понимал „коммунистическое“ воспитание и блестяще передал это понимание своим питомцам. Но будь у него противоположные взгляды и не мешай ему КГБ, он запросто воспитал бы из них стойких диссидентов <…>. В чьих руках находится методика, таков и будет результат. Я сильно интересовался методами работы в „Гитлерюгенде“, видел фотографии этих милейших ребят со свастиками на майках – тут никак без элементов „методики Иванова“ тут не обошлось, только воспитали из них фанатиков, готовых отдать жизнь за фюрера»211.
О. Ласуков был совершенно прав, отмечая, что эти методики не имеют прямого отношения ни к какой идеологии. Поэтому они и оказались востребованными в настоящее время, поскольку никак не привязаны к конкретной идеологии. А в начале 1990-х годов и позже такие подходы, будучи примененными к взрослым, во многом помогали им (или обещали это) адаптироваться к новым жестким реалиям дикого рынка, «стать успешными» и «найти себя»… и не только: «когда вместо идеала „счастье людей“ предлагается благополучие группы, когда название „коллектив“ заменяют названием „семья“, когда бывшего „комиссара“ начинают называть „отцом“ („папой“), то где та грань, после которой коммунарский коллектив перерождается в мафиозную структуру? И что интересно: при этом все „атрибуты“ коммунарской технологии как бы присутствуют. Разве И. П. Иванов и его сподвижники к этому стремились? К сожалению, среди современных лидеров детских организаций, имевших „коммунарское прошлое“, встречаются преуспевающие мафиози, скрывающие свои истинные свойства за внешней „коммунарской технологией“. И они очень опасны, поскольку их не сразу разглядишь „невооруженным глазом“. Но это тема особая»212.
Показательно, что такого, как прежде, морального результата постсоветским наследникам коммунарского движения, сосредоточившимся на чистой педагогике без политики, достигнуть уже не удавалось. И некоторые из них ясно сознавали – почему: «Я сам уже почти тридцать лет не подписываю свои газетные публикации как „политрук клуба ῾Орион᾿, а последние лет десять вообще сознательно стараюсь избегать в воспитательной работе с детьми всякой „политизации“. (Считаю, что детей надо держать подальше от баррикад.) Но при этом я понимаю, что эффективное использование коммунарской методики при такой „аполитичной установке“ весьма проблематично. Во всяком случае, рассчитывать на „радостный успех“, который сопутствовал старшим друзьям „коммунаров-шестидесятников“, не приходится»213.
Как видим, автор отчетливо осознает, что без внешней рамки высоких идеалов, пусть даже кажущихся формальными, навязанными, надоевшими, которые, как казалось самим участникам постфактум, играли роль «шелухи» или защитной скорлупы, полноценного собственно коммунарского (да и просто корпоративного) духа не получается. Все сводится к хорошему и интересному времяпрепровождению, к «педагогике», но не созданию устойчивой общности. Не получается повторить опыт советских коммунаров потому, что сами по себе организаторы ни во что такое «политическое» не верят, а если и верят, то считают это частным и уж точно не детским делом: ребят надо держать от этого подальше. Более того, элиминируется и другой элемент локальной общности – героическая этика. Раз высоких целей нет, то «нынешняя „коллективная самореализация“ <…> не требует „дряни любой давать бой“. Она не мечтает о воспитании борцов. Она предлагает совсем иное – своего рода „тихое, мирное житие-поживе“»214.
Как бы то ни было, коммунарское воспитание преимущественно трансформировалось в набор педагогических приемов, пригодных и для обучения участников бизнес-тренингов, и для тоталитарных сект. Что и стало окончательно ясным вскоре после крушения СССР. Еще более показательна завышенная самооценка этих новаторов, которые могли ощущать себя чем-то большим, чем бизнес-тренеры, только когда над ними господствовала хоть и формальная, но идеологически детерминированная система ценностей. Исчезла она – и коммунары постепенно осознали, что являются всего лишь обладателями некоей «педагогической технологии»: «столетний „цикл коммунарства“ „замкнулся“, и на новом витке спирали мы можем опять увидеть „авторскую“ попытку создания „новой школы“, то есть то, что пытались делать Л. Н. Толстой и С. Т. Шацкий»
