Эпоха добродетелей. После советской морали - [32]

В любом случае от подобного двусмысленного или потенциально опасного содержания было невозможно избавиться даже при изучении литературных произведений в рамках школьной программы. Присутствующие в них латентно личностные образцы, практики и связанная с ними культурная подоплека «спали» до поры до времени. Но в еще большей степени сказанное выше относилось к популярной литературе, кино, бардовской песне и пр. Те, кто в 1960-х годах, подобно Окуджаве, пели о комиссарах в пыльных шлемах, в 1970-х и 1980-х запели о пиратах. Широкое распространение получили личностные образцы и стратегии поведения, характерные для разного рода авантюристов, искателей приключений, романтических героев, которые в еще меньшей степени могли быть подчинены нуждам верхнего этажа советской морально-идеологической пирамиды, но и не вступали с его требованиями в прямое противостояние.

«Уже в 1950-е годы, – указывает в связи с этим Д. Козлов, – пресса и педагогическая литература отмечали „нездоровые увлечения [школьников] низкопробной кинопродукцией („Тарзан“, „Королевские пираты“, „Индийская гробница“) или не подходящими по возрасту фильмами („Бродяга“, „Фанфан-тюльпан“)“, вызывавшие „волну нездорового подражательства“. В 1960–1970-е годы героев Жерара Филиппа и Раджа Капура сменили персонажи Алена Делона, а образцом для дворовых игр вместо Тарзана стал Фантомас»148. Пиратам, на наш взгляд, нужно уделить особое внимание, поскольку, как нам представляется, романтизация пиратов, в которой в позднем СССР не усматривалось ничего страшного, в дальнейшем сыграла немалую роль в популяризации криминальной романтики, тесно спаянной с мотивами дружбы, чести, авантюризма, ярких впечатлений и бурной жизни. Книги про пиратов, от Р. Стивенсона и Р. Саббатини до Р. Штильмарка, были популярны среди читателей разных возрастов (как известно, еще рукопись «Острова сокровищ» затаив дыхание слушал отец Р. Стивенсона). И действительно, ведь это далеко не всегда были кровожадные убийцы, каковыми обычно являлись настоящие пираты, а пираты облагороженные, настоящие герои, умные и честные, которые, подобно рыцарям, сражались за правое дело и спасали знатных дам от смертельной опасности149. Впрочем, даже грубость и жестокость пиратов воспринимались как проявления цельности их натуры.

Образы пиратов, как и прочих авантюристов, отвечали традиционным представлениям о мужской силе. Они являлись наиболее завершенными воплощениями мужественных героев, которые не боятся переступить моральные нормы и социальные запреты, однако строго придерживаются своего кодекса чести. Более того, пираты были особенно привлекательны, если описывались как люди чести и долга, защитники слабых и угнетенных, своего рода Робин Гуды океана, которые встали на путь морского грабежа исключительно в силу трагических обстоятельств150. На удобренную таким образом почву позднее замечательно лег образ не лишенного обаяния и благородства мафиози – «крестного отца» квазифеодальной организации, во главе которой стоит Дон, примерный семьянин и защитник простолюдинов. «Ему платят за благожелательность, а его семью чтят на манер королевской»151. Позднее сходным образом стали описываться отечественные персонажи эпохи «великой криминальной революции» – как такие же в душе благородные люди, которые встали на скользкую дорожку далеко не только из корыстных и эгоистических соображений, но, так сказать, в силу повышенного чувства ответственности за своих друзей и близких.

Популярные авантюристы не всегда были пиратами. К примеру, многие зачитывались «Робинзоном Крузо», и, конечно, для всех он выступал как персонаж, являющийся воплощением силы воли, изобретательности, трудолюбия. При этом герой Д. Дефо был ярким примером экономического индивидуалиста, зацикленного на ведении учета для самого себя во всех областях152. Этот популярный приключенец также воплощал собой личностный образец авантюрного предпринимателя. Как замечает по этому поводу Ф. Моретти, роман Дефо – памятник идее авантюрного предпринимательства, «капитализм, который притягивал юного Робинзона Крузо, – это капитализм особого рода: как в случае „капиталистических авантюристов“ Вебера, его воображение пленяют „шансы на успех“, которые „носили обычно чисто иррационально-спекулятивный характер, либо были ориентированы на насилие“ <…> первая часть „Робинзона Крузо“ – идеальная иллюстрация авантюристской ментальности начального этапа международной торговли в современную эпоху»153.

Робинзоновский образец авантюрного предпринимателя в советское время не мог быть полностью реализован. Тем не менее его авантюрно-предпринимательская составляющая шла «в комплекте» с приветствуемыми в советском человеке качествами, а значит, и сама в значительной мере переставала выглядеть неприемлемой.

Не в меньшей степени были популярны романтики в обычном смысле этого слова – люди, которые вели далекую от мещанских утех жизнь, полную героической борьбы, приключений и испытаний. Ярким примером такого романтика являлся Олег Куваев, автор знаменитой «Территории», чья бурная жизнь, как пишут авторы его биографии, являла собой «приземленный в хорошем смысле слова вариант гагаринской судьбы»; «с переездом на Чукотку главным в судьбе Куваева становится то, что сам он не без бравады определяет как „полярное суперменство„. Любовные эскапады, мучительный выбор между геологией и литературой, скороспелая слава, альпинизм, неизменная курительная трубка, неудачная попытка суицида и мгновенная смерть в сорок лет от инфаркта – даже в таком сжатом изложении биография Куваева выглядит идеальным материалом для эффектного и захватывающего байопика»