Эпоха добродетелей. После советской морали - [16]

.

Еще раз заметим, что осуждения и неприятия буржуазных добродетелей здесь нет. Скорее тут констатация, что в определенный период буржуазия испортилась, утратила прежние добродетели, превратившись в паразитический класс. Из этого следует вывод, что победивший пролетариат должен построить общество, основывающееся в том числе на тех же добродетелях, которые когда-то разделяла и буржуазия. Только пролетариат, в силу ряда причин, сделает это лучше: «Только в условиях социализма, где уничтожены эксплуататорские классы, где нет антагонизма между классами, а также между личностью и обществом, утверждается высшая форма морали – коммунистическая мораль. Главный принцип этой морали – борьба за коммунизм; благо всего общества, народа, трудящихся – превыше всего. (Здесь и далее курсив мой. – Л. Ф.). Коммунистическая мораль зарождается в рамках капитализма, ее носителем там является пролетариат. В социалистическом обществе коммунистическая нравственность становится господствующей, всенародной нравственностью. Здесь она выражает и отражает социалистические производственные отношения сотрудничества и взаимопомощи свободных от эксплуатации людей. Коммунистическая мораль знаменует собой вершину нравственного развития человечества. Итак, изменения экономического базиса являются определяющей причиной изменения нравственности. Но на развитие нравственности оказывают влияние и политические отношения, право, а также религия, наука, философия и искусство. Реакционная фашистская политика, например, еще более усиливает звериную мораль буржуазного общества, возводит аморализм, человеконенавистничество, вероломство в принцип, в норму поведения»79.

Обращают на себя внимание характерные способы «отстройки» коммунистической морали от буржуазной, к которым прибегают авторы «Исторического материализма». Они акцентируют внимание в первую очередь на политических и идеологических факторах, определяющих ее проявления. Если, к примеру, речь идет о добродетели послушания, то применительно к политическим институциям и идеологиям: буржуазия воспитывает эту добродетель в пролетариях ради сохранения своего господства. Пролетарская добродетель трудолюбия задается в противопоставлении буржуазному тунеядству и паразитизму. Пролетарский патриотизм отличается от буржуазного тем, что проистекает из научной и классовой сознательности, а не является следствием одурманивания пропагандой. Когда буржуазия проповедует любовь и братство (против которых трудно возразить по существу), то она делает это «ханжески» и «лицемерно». Да и вообще вся буржуазная мораль – «торгашеская, своекорыстная и лицемерная». Можно сказать, что одним из главнейших приемов «отстройки» от буржуазной морали является упрек в лицемерии, вытекающем из несоответствия ее красивых лозунгов практике. Ведь «буржуазные философы и социологи» не случайно заявляют, что «мораль и политика несовместимы». Напротив, в СССР, где такая несовместимость институционально и идеологически исключена, не случайно совпадают правовое и моральное сознание.

Из последнего, правда, вытекает, что сами по себе нормы буржуазной морали могут быть выше буржуазной практики и законодательства и выглядеть вполне приемлемо. (Иначе откуда бы взяться зазору между моралью и политикой и обусловленному им лицемерию?) Иными словами, утверждение того, что главным принципом коммунистической морали является борьба за коммунизм и прилагающиеся к этому иные обусловленные идеологией цели, не означает отказа от буржуазных добродетелей. Отказаться надо от хозяйственного базиса (господства частной собственности) и той политической и идеологической надстройки, которые извращают и искажают содержание данных добродетелей. Сами же по себе последние скорее хороши, чем плохи, и уж, во всяком случае, никак не противоречат цели построения коммунизма. Просто они, образно выражаясь, в данный исторический период нуждаются в руководстве со стороны коммунистической идеологии. Ибо коммунистическая идеология «выражает наиболее полно и точно историческую правду» – в том числе и ту, которая заключается в буржуазных добродетелях. Придавая им новый смысл, коммунистическая идеология и практика вызволяют их из тьмы идущего к закату владычества буржуазии и позволяют их граням вновь засверкать под солнцем истории.

Более того, одобрение встречают не только некоторые буржуазные добродетели – в конце концов, сами по себе они «что дышло – куда повернул, туда и вышло». Как мы могли заметить, авторы «Исторического материализма» позитивно относятся к такому образцу морали, обычно ассоциируемому с буржуазией, как пуританская мораль. Понятно, что коммунисты и атеисты могут воспринимать ее позитивно исключительно в секулярной версии, как совокупность добродетелей, следование которым уже не преследует изначальной цели спасения души (ибо она замещается построением коммунизма). Тем не менее показательно, что воспринимаемая как «аскетическая» пуританская мораль оказывается близка и русским революционерам, и некоторым современным коммунистам. Как отмечает один из них, особую популярность идеи аскетизма приобрели в среде демократической интеллигенции во второй половине XIX века после появления знаменитого романа Николая Чернышевского «Что делать?» с его главным героем Рахметовым. «Какие же положительные человеческие качества (добродетели) включает в себя кодекс аскета?» – продолжает Брагин и в качестве примера приводит кодекс, предложенный Бенджамином Франклином: