Эпиталама - [16]
— Извините, мадам, — сказал Альбер, возвращаясь на свое место.
Он сел напротив отца. Устав от столь длительного неподвижного преследования, он закрыл глаза. «Странная женщина, — сказал он себе. — Скорее всего, она только что рассталась с любовником. И видно, что мысленно она к нему возвращается. Сначала с интересом смотрит на первого встречного, а потом перестает его замечать. Какие-то они загадочные, эти женщины! Да и малышка Берта тоже странная. Что скрывается за ее взрослым взглядом, который так поразил меня при первой встрече? А того поцелуя в замке могло бы и не быть, если бы не ее странный взгляд. Он потянул меня к ней помимо моей воли, словно только она хотела этого. А она рассердилась. Но потом достаточно было одного слова, чтобы она сменила гнев на милость. Какое-то бессознательное смешение двух характеров, разве нет? Первое пробуждение женщины в маленькой девочке? Должно быть, я слишком рано увлекаю ее на этот путь. Но почему я должен отступать? Кто может мне сказать, не обрету ли я наконец в этом приключении любовь? Единственное, чего мне следует опасаться, как бы она не зажглась слишком быстро. Однако настоящая любовь обычно не возникает мгновенно. Опасно только воображение. Я буду оберегать ее дух. Лгать я ей не буду. Буду только направлять ее…»
Раньше во время трапез господин Пакари заставлял себя есть медленно и, отдыхая в кругу семьи, поддерживал разговор о всяких пустяках. Однако после смерти жены все его общение за столом сводилось к тому, чтобы поторапливать Юго, а после, едва закончив обедать, он тут же возвращался в свой рабочий кабинет.
— Кофе я попью в библиотеке, — сказал Альбер, вставая из-за стола.
Образ матери присутствовал в этой квартире во всем, особенно он чувствовал это, когда приезжал домой после отлучек. Он распахнул двери большой гостиной. Даже в этой комнате, с таким вкусом и так заботливо обставленной самой госпожой Пакари, предметы, потерявшие хозяйку, утратили всю свою прелесть, которую им придавало присутствие в доме матери, и от прикосновения к ним равнодушных рук слуг стали казаться какими-то безликими, как, впрочем, и все остальное в этом жилище мужчин.
В библиотеке Альбер посмотрел на стены, снизу доверху уставленные книжными полками: он собирался изучать историю Наполеона. «Слишком поздно, — говорил он себе, пробегая взглядом по рядам томов. — Я уже никогда не стану ученым. Да и что может сделать книга, если у тебя плохая память!»
Он заметил, что на одной деревянной рейке не хватает гвоздя. Однажды в детстве он дотянул сюда телефонный провод. Отец застал его в тот момент, когда он ковырял дырки в стенной обшивке. «В тот момент, — вспоминал Альбер, — я не сообразил, почему он сердится, а он не знал, что я невиновен. Он был не в состоянии понять, какое значение имел для меня тот телефон. Мы принадлежали к разным мирам».
Альбер вспомнил, каким он был в детстве непоседой. А потом пришла юность, пришла, как болезнь, и наполнила его отрешенностью и тоской. Ансена́, самый дорогой его друг, сказал ему однажды: «Тот страстный и изобретательный мальчишка, о котором ты тоскуешь, возродится во взрослом мужчине. Молодой человек, в которого ты превратился на несколько лет, — это всего лишь чужак, без особого удовольствия проживающий в твоем доме». Вспоминая эту фразу, Альбер словно почувствовал на себе взгляд друга.
— Ага! Я ждал вас! — воскликнул Ваньез, когда Альбер вошел в контору. — Отец хочет, чтобы вы сходили к Понсену. У меня не было времени заглянуть к нему… Его назначили ликвидатором банка Шардона. Скажите ему, что у Фрапена переводные векселя сданы на хранение. Все, что вам нужно сделать, я записал на бумажке.
— Хорошо. Время у нас еще есть, — сказал Альбер, садясь на стул. — Вы уже знаете, что Леон назначен государственным советником.
К глупости Ваньеза Альбер относился без раздражения, потому что благодаря ей тот был весь как на ладони. Глупость Ваньеза была чем-то вроде наивной искренности бесхитростной души. Она ощущалась буквально во всем — в его блестящих глазах, в коротеньких пальцах, в льстивом рвении и тщеславии. Обладая здравым смыслом в вопросах юриспруденции, во все остальное он привносил некий дух мелочности и упрямства, который во время их споров выводил Альбера из себя. Иногда Альбер дискутировал с ним на протяжении целого дня, как будто сознательно обрекая себя на долгие и утомительные пререкания. Как бы Альбер ни презирал своего оппонента, он все же стремился его переубедить и нередко выходил победителем в этих словесных дуэлях, хотя чувствовал себя при этом униженным.
— Ладно! Я пошел к Понсену, — сказал Альбер.
Разговор с Ваньезом оставил у него ощущение внутренней опустошенности и оскомины во рту; он шел, вдыхая свежий воздух, отдаваясь убаюкивающему ритму улицы, и постепенно чувство одиночества завладевало им.
В галереях Одеона, перед разложенными на столах новыми книгами, обтекаемые воздушными потоками, стояли прохожие. Альбер взял в руки роман Мориссе. Он попытался было читать его, но тут же у него возникло сильное, словно судорога в ногах, желание бросить книгу и пройтись.
Романы «Эпиталама» и «Клер», написанные одним из самых ярких и значительных писателей современной Франции Жаком Шардоном (1884–1968), продолжают серию «Библиотека французского романа». В своих произведениях писатель в тонкой, лиричной манере рассказывает о драматичных женских судьбах, об интимной жизни семьи и порою очень непростых отношениях, складывающихся между супругами.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Французская писательница Луиза Левен де Вильморен (1902–1969) очень популярна у себя на родине. Ее произведения — романтические и увлекательные любовные истории, написанные в изящной и немного сентиментальной манере XIX века. Герои ее романов — трогательные, иногда смешные, покорные или бунтующие, но всегда — очаровательные. Они ищут, требуют, просят одного — идеальной любви, неудержимо стремятся на ее свет, но встреча с ней не всегда приносит счастье.На страницах своих произведений Луиза де Вильморен создает гармоничную картину реальной жизни, насыщая ее доброй иронией и тонким лиризмом.
Жорж Сименон (1903–1989) — известный французский писатель, автор знаменитых детективов о комиссаре Мегрэ, а также ряда социально-психологических романов, четыре из которых представлены в этой книге.О трагических судьбах людей в современном мире, об одиночестве, о любви, о драматических семейных отношениях повествует автор в романах «Три комнаты на Манхэттене», «Стриптиз», «Тюрьма», «Ноябрь».
Борис Виан (1920–1959) — французский романист, драматург, творчество которого, мало известное при жизни и иногда сложное для восприятия, стало очень популярно после 60-х годов XX столетия.В сборник избранных произведений Б. Виана включены замечательные романы: «Пена дней» — аллегорическая история любви и вписывающиеся в традиции философской сказки «Сердце дыбом» и «Осень в Пекине».