Эпиталама - [17]

В Люксембургском саду ему пришлось свернуть в сторону, чтобы избежать встречи с группой молодых людей. Здесь, недалеко от родного юридического факультета, Альбера не покидало чувство близости к тому возрасту, которому неведомы собственные болезни.

Какое-то время он продолжал идти наугад, потом присел на террасе попавшегося по пути кафе. Альбер смотрел на пламя фонаря, горевшего на фоне багрового неба в конце потемневшей улицы, и размышлял: «С какой ненасытной печалью созерцал бы я раньше этот же самый фонарь. А теперь окружающие меня предметы утратили свой трагический оттенок. Они уже не терзают мне душу. И теперь я уже не печалюсь, хотя и не веселюсь. И все же моя изобиловавшая терзаниями юность наделила меня неким внутренним голосом, с которым я люблю беседовать».

* * *

Перед выходом из магазина Альбер остановился у зеркала и взглянул еще раз на свою новую шляпу.

Реймон Катрфаж дотронулся до его локтя и спросил:

— Все нормально?.. Вы обедаете где-нибудь поблизости?

— Нет, я иду во Дворец правосудия.

— Ах да, вы все еще питаетесь по-студенчески… Если не торопитесь, то проводите меня до кафе. А то в полпервого я жду одного финансиста.

После небольшой паузы он продолжил.

— Это очень хорошо, что я вас встретил. Я как раз хотел узнать ваше мнение по одному правовому вопросу. Отцу своему я предпочитаю не рассказывать о том, как у меня идут дела. Речь об одном патенте…

— Мой отец дал бы вам квалифицированную консультацию, я дилетант.

— Взгляните на эту вывеску. Она сделана из эмали. У эмали хорошо сохраняется глянец, но она легко трескается; видите, эта вывеска уже повреждена. Сколько, вы думаете, она может стоить? При том, что размеры у нее небольшие. Она стоит, по крайней мере шестьдесят франков.

Они остановились перед кафе.

— Давайте присядем снаружи, — сказал Катрфаж, — чтобы мне не упустить Сомбара.

Он зажег сигарету, держа ее кончиками своих длинных, слегка дрожащих пальцев, и оживленно посмотрел на Альбера.

— Разумеется, существует много способов, но нужно добиться блеска такого же, как у эмали.

С сосредоточенным видом он извлек из кармана две небольшие голубые пластинки и положил их на стол.

— Даже рассматривая это с самого близкого расстояния, никакой разницы вы не обнаружите, — сказал он, не отрывая глаз от пластинок.

Катрфаж сообщил, во сколько обходятся такие вещицы, и поведал Альберу еще кое-какие детали, касающиеся их производства. Он знал, что полезным тут может оказаться чуть ли не первый встречный; он упивался собственными словами, в которых отчетливо ощущалась жажда разбогатеть. Он вдруг встал, взял за руку какого-то стоявшего к ним спиной мужчину и, мягко подталкивая, потащил его в глубь кафе. Потом он вернулся к Альберу.

— Вы думаете, что предпринимательство сводится к скучной бухгалтерии или к разбойничьим подвигам? Что до меня, то я, например, встречал в основном честных людей. На обмане далеко не уедешь. Понимаете, предпринимательство — это ведь и психология, и упорство, и чутье на конъюнктуру и спрос… Вот вы, например, пытаетесь убедить будущего компаньона в успехе задуманного вами дела… Как вы думаете, что повлияет на его решение? Вовсе не достоинства самого предприятия — зачастую он ничего в нем не понимает, — а чистая случайность, скажем, его настроение, темперамент — некие исходящие от вас токи…

— А что с тем черепичным заводом, о котором вы мне рассказывали? — спросил заинтересовавшийся деятельностью Катрфажа Альбер.

— А! Завод в Монастире, — произнес он, наблюдая за вереницей прохожих. — То было мое первое дело… очень хорошее дело… Кастанье вложил в него сорок тысяч франков. Не хотите поужинать со мной? — спросил он внезапно. — Может быть, придет Кастанье.

— Нет, — сказал Альбер. — Я буду занят. Сегодня приезжает Ансена, я договорился поужинать с ним.

— Тогда подходите к нам в театр «Антуан».

— Посмотрим.

— Посмотрим, — повторил Катрфаж, прикуривая сигарету и не отрывая взгляда от непрестанно снующих туда-сюда людей на тротуаре. — Я не рассчитываю на вас. Как, скажу я вам, не рассчитываю и на «посмотрим», исходящее от Кастанье. Но он поэт, и к тому же влюблен. Сдается мне, его Элен доставляет ему немало хлопот. Она по-прежнему хороша.

Лицо его опять приняло серьезное выражение, он встал и прошептал: «А вот и Сомбар…»

Альбер медленно поднялся по лестнице Дворца правосудия.

По просторному вестибюлю перемещались, кто величественно, а кто крадучись, люди в черных мантиях. Они удивительно напоминали маски, тщательно подобранные к мантиям: одни походили на моряков, морщинистых, с короткими бакенбардами, другие — на влиятельных господ. В этой задрапированной темными тканями толпе статистов попадались и обыватели, озабоченные своими проблемами. Одна из групп, более тесная, чем остальные, образовалась на ступеньках лестницы.

Альбер пересек выстланный плитами необъятный зал, в который едва проникал дневной свет, и где шум шагов терялся в звучном шепоте сводов.

У совещательной комнаты в запруженном толпой проходе люди с красными от усилий лицами, вытянув руки, старались протиснуться к двери, то открывающейся, то вновь закрывающейся. В зале, прижавшись друг к другу, стояли мужчины и женщины, образовывая неподвижный кортеж перед возвышением, на котором председатель суда Браншю, освещенный лампой, резким, быстрым и низким голосом выносил приговоры.