Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - [3]

Французский сленг весьма причудлив. Менее всего комиссариат полиции был похож на скрипку. Это единственное в Сен-Гатьене по-настоящему уродливое сооружение, представляющее собой неправильной формы куб из потрескавшегося бетона с узкими глазками окон. Участок расположен в нескольких сотнях метров от деревни, на берегу залива, а размеры его объясняются тем, что здесь размещается полицейская администрация района, где Сен-Гатьен является геометрическим центром. Высокое начальство явно пренебрегло тем фактом, что Сен-Гатьен — это одна из самых маленьких, самых законопослушных и наименее доступных деревень во всей округе. Ну а сам Сен-Гатьен гордится своим полицейским участком.

В комнате, куда меня провели, были только стол и несколько деревянных скамей. Штатский с важным видом куда-то удалился, оставив меня на попечение агента, севшего рядом на скамью.

— И надолго это?

— Разговаривать запрещено.

Я выглянул в окно. По ту сторону залива на пляже виднелись красочные тенты. «Поплавать уж не придется», — подумал я. Правда, аперитив еще можно выпить — в каком-нибудь кафе на обратном пути. Все это весьма досадно.

— Внимание! — вдруг выпалил мой страж.

Открылась дверь, и нас поманил к выходу пожилой господин с пером за ухом, без головного убора, в расстегнутом кителе. Агент застегнул воротник, одернул китель, разгладил берет и, с избыточной силой сдавив мне руку, повел в комнату, находящуюся в конце коридора. Он осторожно постучал, открыл дверь и втолкнул меня внутрь.

Я почувствовал под ногами потертый ковер. Из-за стола, на котором были беспорядочно разбросаны многочисленные бумаги, на меня смотрел маленького роста, с озабоченным видом господин в очках. Это был комиссар. Сбоку от стола, вжавшись в сиденье маленького стула с витыми ножками, сидел очень толстый мужчина в чесучовом костюме. Если не считать нескольких мышиного цвета слипшихся волосков на складках его шеи, то он был совершенно лыс. Кожа на лице обрюзгла и, захватывая с собой уголки рта, свисала брылями. Глаза под тяжелыми веками были на редкость малы. Со лба у него стекал пот, и он то и дело совал под воротник сложенный вчетверо носовой платок. На меня он не посмотрел.

— Йожеф Водоши?

Вопрос задал комиссар.

— Да.

Комиссар кивнул стоявшему у меня за спиной агенту, и тот вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

— Ваше удостоверение личности?

Я вынул из бумажника карточку и протянул ему. Он придвинул к себе лист бумаги и принялся делать пометки.

— Ваш возраст?

— Тридцать два года.

— Языки преподаете, как вижу?

— Да.

— Где работаете?

— В лингвистической школе Бертрана Матиса, Париж, 6-й район, авеню Марсе, дом 114-бис.

Пока он записывал эти сведения, я разглядывал толстяка. Глаза у него были прикрыты, он неторопливо обмахивался носовым платком.

— Попрошу внимания! — резко бросил комиссар. — Разрешение на работу у вас есть?

— Да.

— Покажите, пожалуйста.

— Оно в Париже. А здесь я в отпуске.

— Вы подданный Югославии?

— Нет, Венгрии.

Комиссар с удивлением воззрился на меня. У меня упало сердце. Ну вот, сейчас снова придется давать долгие и запутанные объяснения касательно моего гражданства или, вернее, отсутствия такового. Это обстоятельство всегда пробуждало у официальных лиц худшие подозрения. Комиссар яростно рылся в разбросанных на столе бумагах. В какой-то момент он издал победоносное восклицание и потряс передо мной каким-то документом.

— В таком случае, месье, как вы объясните это?

Вздрогнув от удивления, я обнаружил, что «это» — мой собственный паспорт, который, как я беззаботно полагал, находится у меня в чемодане. Выходит, полиция наведалась в мой гостиничный номер. Мне сделалось не по себе.

— Месье, я жду ваших объяснений. Каким образом у вас, венгра, мог оказаться югославский паспорт? Более того, паспорт, срок годности которого истек десять лет назад.

Краем глаза я заметил, что толстяк перестал обмахивать лицо. Я пустился в объяснения, давно заученные наизусть:

— Месье, я родился в венгерском городе Сободка. По Трианонскому договору 1919 года Сободка отошла Югославии. В 1921 году я поступил в Будапештский университет. Для этого мне пришлось получить югославский паспорт. Еще в мои студенческие годы отец и старший брат были убиты полицией в ходе гражданских беспорядков. Мать умерла во время войны, а других родственников, да и друзей у меня не было. Мне порекомендовали не возвращаться в Югославию. Ситуация в Венгрии была ужасной. В 1922 году я уехал в Англию, и преподавал там немецкий в школе неподалеку от Лондона до тридцать первого года, когда мое разрешение на работу было аннулировано. В то время такая участь постигла многих иностранцев. Когда истек срок действия моего паспорта, я обратился в югославскую миссию в Лондоне с просьбой о продлении, но получил отказ на том основании, что я не являюсь более югославским гражданином. Тогда я подал заявление о натурализации в Британии, но поскольку права на работу у меня больше не было, пришлось искать ее в другом месте. Я поехал в Париж. Там власти дали мне разрешение на проживание и выдали соответствующие бумаги, на том условии, что, если я покину территорию Франции, вернуться назад мне будет нельзя. Впоследствии я подал заявление о получении французского гражданства. Через год, примерно в это же время, — заключил я, выдавив из себя некое подобие победоносной улыбки, — я рассчитываю поступить на воинскую службу.