Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - [139]

Последняя фраза вызвала у меня раздражение.

— Черт возьми, Залесхофф, как я могу смотреть в оба, если у меня глаза закрываются! Я совсем без сил. И вы тоже, судя по вашему виду. Ничего не выйдет. И не выпячивайте челюсть — не поможет. Если даже мы доберемся до железной дороги, что тогда?

— Впрыгнем в товарный поезд, который довезет нас до Удине.

— А если товарных поездов не будет?

— Будут. Это крупная транспортная магистраль из Турина. Возможно, придется прятаться до наступления темноты — вот и все. А насчет усталости… Если немного пробежаться, то она пройдет.

— Пробежаться! — Я с трудом верил своим ушам.

— Именно. Давайте сменим туфли на ботинки, и вперед. Здесь небезопасно.

Сил спорить у меня уже не осталось. Я снял туфли, натянул грубые шерстяные носки поверх тех, что были на мне, затем надел ботинки. Они оказались очень жесткими и напоминали обувь водолаза. Мою шляпу вместе с туфлями и бутылкой из-под молока присыпали кучей листьев.

Мы пошли сквозь деревья к полю, которое находилось с противоположной по отношению к дороге стороны рощи, затем Залесхофф достал из кармана маленький игрушечный компас, купленный в деревне. Повозившись с иглой компаса — выяснилось, что она задевает стекло и показывает север там, где ей вздумается, — мы определили в качестве ориентира группу деревьев на склоне холма примерно в километре от нас и тронулись в путь.

Примерно минуту или две мы шли. Потом Залесхофф вдруг перешел на бег.

— Я приведу вас к финишу! — крикнул он мне.

Даже в лучшие времена я питал отвращение к людям, которые хотели привести меня к финишу. Я высказал свое возмущение, однако Залесхофф, похоже, меня не слышал. Разозлившись, я потрусил за ним. Через некоторое время мы притормозили и, тяжело дыша, перешли на шаг.

— Ну, лучше?

Пришлось признать его правоту. Утренний ветер разогнал остатки облаков. Вдали висела легкая дымка, предвестник жары. Где-то поблизости тарахтел трактор, но на полях мы видели только коров. Какое-то время мы шли быстрым шагом, потом стало припекать солнце, и я почувствовал, что усталость возвращается.

— Как насчет отдыха?

Залесхофф покачал головой:

— Лучше не останавливаться. Хотите коньяку?

— Нет, спасибо.

В полях, почти без деревьев и без тени, нас начали донимать полчища мух, разбуженных жарой. К полудню меня мучили сильнейшая жажда и головная боль. По словам Залесхоффа, мы подходили к второстепенной дороге, тянувшейся с востока на запад, однако никаких признаков ее не наблюдалось. Новые ботинки были невообразимо тяжелыми. Колени у меня дрожали. Не помог и двадцатиминутный отдых, когда нам пришлось спрятаться в пересохшей канаве от сельскохозяйственного рабочего, который присел на обочине пообедать. Когда мы наконец смогли продолжить путь, я почувствовал, что у меня отекли ноги. Теперь мы шли медленнее. Спотыкаясь, я плелся позади Залесхоффа.

— Если в ближайшее время я не выпью воды, то упаду в обморок. А проклятые мухи…

— У меня примерно такое же чувство. — Он кивнул. — Но останавливаться нельзя. Сможете пройти еще немного?

— Надеюсь.

Сухая щебенчатая дорога показалась нам оазисом в пустыне. Залесхофф радостно вскрикнул:

— Я знал, что мы уже близко!.. Теперь идите в кусты и ложитесь, а я посмотрю, где раздобыть воды. Никуда не уходите.

Предупреждение было излишним. Двинуться с места меня могла заставить лишь крайняя необходимость.

Вспоминая дни, проведенные с Залесхоффом, я больше всего удивляюсь одному — моей непоколебимой убежденности в том, что Залесхофф выносливее меня. Именно он уговаривал сделать еще одно усилие, когда это казалось совершенно невозможным. Именно он, когда мы совсем выбивались из сил, проходил еще километр или два, чтобы найти для нас обоих еду и воду. Да, конечно, Залесхофф не подвергался такой опасности, как я, — и что? Я почему-то считал само собой разумеющимся, что Залесхофф находится в лучшей форме. Я только теперь понимаю, что его превосходство было не физическим, а моральным. Со смешанным чувством вины и восхищения я вспоминаю его серое от усталости лицо, его привычку проводить тыльной стороной ладони по глазам, а также один небольшой инцидент, который случился позже. Залесхофф неожиданно привалился к дереву. Сдерживая раздражение, я спросил, что с ним. Глаза у него были закрыты. Помню, его лицо внезапно напряглось, он вдруг рассердился и заявил раздраженно, что ему в ботинок попал камешек. И все. Залесхофф сделал вид, что вытряхивает камешек из ботинка, и мы двинулись дальше. Разве можно его не любить!

Толчок вывел меня из полузабытья. Открыв глаза, я увидел, как по грязным небритым щекам Залесхоффа струйками стекает пот.

— Еда и напитки.

Он купил немного хлеба и колбасы, а также бутылку разбавленной вином воды у женщины в домике примерно в четверти мили отсюда. Ее муж работал в поле. Залесхофф больше никого не видел, если не считать водителя грузовика, проезжавшего по дороге.

— Лично я предпочел бы простую воду, — прибавил он, — но женщина сказала, что безопаснее добавить в нее немного вина. Я не стал спорить. Не хватало еще, чтобы у нас разболелись животы.

Я слишком устал и не мог много есть. Закончив, мы рассовали по карманам остатки еды, выкурили по сигарете и снова двинулись в путь.