Эпитафия часа - [2]
Я не всегда всем этим пользуюсь. Иногда мне никто не звонит. И я — никому. Иногда в кошельке нет ни черта, кроме мелочи и записки — напоминания о том, что мне сегодня надлежит сделать. Иногда мой нос, несмотря на свою затейливую форму, отменно дышит. Иногда на пожелание: «Запишите: в среду, в 13–00, в зале заседаний» — я согласно киваю головой и ничего не записываю. Я не хочу быть в среду, в 13–00, в зале заседаний. Иногда я причесываюсь только по возвращении домой. Знать, что у тебя есть расческа, и пользоваться ею — вовсе не одно и то же. Это не неряшливость. Это уверенность в завтрашнем дне. Это примерно как — если Эрмитаж под боком, чего ж, спрашивается, я именно сегодня этаким балбесом в него попрусь? Что за спешка! Его что, завтра эвакуируют?
Я уже не говорю о сложенной ввосьмеро газете!
В городе она мне понадобилась лишь однажды. Стояла теплая, ветреная февральская ночь. Я возвращался пешком из роддома, куда отвез жену после ее синоптического сообщения: воды отошли. Прямо какая-то строка забытого скальда, предвестника «озерной школы»…
Я страшно разволновался.
В казенной ночнушке, с огромным животом, в рыбьем жире тусклого освещения, как, должно быть, выразился б Мандельштам… Бедная ты, бедная!.. Сдаю тебя, аки в арестантские роты…
В общем, на обратном пути я нырнул меж железных гаражей. Квартал, как на грех, в самом центре. От гаражей до исполкома — метров четыреста. Бездна поэзии: светит Луна; белеет мой зад, сидящий на корточках; газетный петит не читается…
Этот случай — редкий, но показательный — убеждает меня, что мой подбор предметов первой необходимости разумен.
Есть ли у меня дела, которые непременно нужно завершить? Не знаю. Во-первых, что значит «непременно»? То есть — что случится, если я их не завершу? Ведь ничего же! Действительно, какое практическое дело, имеющее значение здесь, будет представлять хоть малейший интерес там? Вообразите, Ньютон встречается с Богом. Там. И восклицает:
— Какой ужас! Я не дооткрыл свой второй закон! Тот самый, что должны изучать в восьмом классе средней школы. Позор! Как жить! Нет, все, решено — застрелюсь!
— Расслабься, — отвечает Бог. — За это отсюда не выгоняют. Как, впрочем, и за все остальное.
Да, дела…
Моя бабушка в преклонном возрасте заботилась только об одном — чтоб было в чем в гроб положить. Нехитрый сверток с биркой «на смерть» — вот и все. Последняя обязанность перед теми, кто остается…
Конечно, Гурджиев прав, когда пишет: «Внимательно проследите жизнь всех великих людей, которые командовали армиями, властвовали над другими. Какой им прок от всех своих великих дел теперь, после смерти? Даже при их жизни все эти дела были не более, чем пустые мечтания. Мы здесь не для того, чтобы восхвалять самих себя и вознаграждать себя; самое отвратительное в заурядном человеке — умение побыстрее удовлетворить свою плоть». Все так. Но что это добавляет к бухгалтерии последнего часа?
Иллюзия — что секунда может выправить минуту, минута — час, а час — жизнь. Есть грязь, от которой не отмыться. Ошибки, которые не исправить — ни в тридцать, ни в восемьдесят. Целесообразность любых приготовлений к смерти — сомнительна. Когда я в юности занимался спринтом, меня учили проноситься мимо финишной ленточки так, как будто ее нет. Никаких «набеганий». Обычная механика. Обычная координация движений. Нижняя челюсть — расслаблена. Если ты хорошо отработал дистанцию, тебе нет нужды бросаться на финишную ленточку. Если плохо — не факт, что такой маневр тебе поможет.
Гурджиев, правда, говорит, что с некоторого момента ты должен оценивать каждый свой час как последний. А по истечении его проводить ревизию — рационально ли ты его использовал.
Я пытался поступать так. Вдохновителем моим был другой человек — Александр Любищев. О его экспериментах с субстанцией времени написал в середине 70-х годов прошлого века Даниил Гранин. Любищев фиксировал отведенный ему временной бюджет до минуты. Его дневники — сплошной отчет о том, сколько и на что он потратил. Он, в самом деле, многое успел, причем в разных отраслях знаний. Он сформировал свои, ни на чьи не похожие, отношения со Временем. «Его Время не было временем достижения, — пишет Гранин. — Он был свободен от желания обогнать, стать первым, превзойти, получить… Он любил и ценил Время не как средство, а как возможность творения… Обращение со временем было для него вопросом этики».
Я узнал о Любищеве уже студентом. Его опыт так меня поразил, что я, обалдуй и транжира, с горячностью прозелита взялся его пересаживать на свою зыбкую почву. Я ходил по Невскому с блокнотиком на красной бечевке и прикрепленным карандашом. Смысл этого изобретения состоял в потребности запечатлевать абсолютно все: мысли, время, идеи. Я был этаким импрессионистом информационных полей, сквозь которые неустанно торил свой путь…
Сорвался я, как закодированный алкоголик — глупо и отчаянно. Причину своего провала сейчас даже не вспомню — то ли напился, то ли влюбился. В общем, что-то из лавки удовольствий. Несколько лет спустя я вновь наткнулся на роман-газету с повестями Гранина — ту самую. Перечитал. Оглянулся на прожитую жизнь. Она показалась мне убогой. Я опять попробовал соорудить между мной и Временем мост из этики — заемной, любищевской. Дневники обросли цифирью часов и минут. Сын потешался: «Пиши: 12–15 — зашел Даня; 18–30 — Даня вышел».
«В церкви она не отрываясь смотрела на Святого Духа и заметила, что он немножко похож на попугая. Сходство это показалось ей разительным на эпинальском образке Крещения. Это был живой портрет Лулу с его пурпурными крылышками и изумрудным тельцем… И когда Фелисите испускала последний вздох, ей казалось, что в разверстых небесах огромный попугай парит над ее головой».Не исключено, что вы усмехнетесь на это и скажете, что героиня «Простой души» Флобера — это нелепость и больные грезы. Да, возможно. Но в таком случае поиски гармонии и веры — внутри и вокруг себя — это тоже всего лишь нелепость и больные грезы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Без носа человек — черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми, да и вышвырни в окошко!»(Н.В. Гоголь, «Нос») .
Мы не всегда ругаем то, что достойно поношения. А оскомина наших похвал порой бывает приторной. Мы забываем, что добро и зло отличает подчас только мера.
Главный герой — начинающий писатель, угодив в аспирантуру, окунается в сатирически-абсурдную атмосферу современной университетской лаборатории. Роман поднимает актуальную тему имитации науки, обнажает неприглядную правду о жизни молодых ученых и крушении их высоких стремлений. Они вынуждены либо приспосабливаться, либо бороться с тоталитарной системой, меняющей на ходу правила игры. Их мятеж заведомо обречен. Однако эта битва — лишь тень вечного Армагеддона, в котором добро не может не победить.
Своими предшественниками Евгений Никитин считает Довлатова, Чапека, Аверченко. По его словам, он не претендует на великую прозу, а хочет радовать людей. «Русский Гулливер» обозначил его текст как «антироман», поскольку, на наш взгляд, общность интонации, героев, последовательная смена экспозиций, ироничских и трагических сцен, превращает книгу из сборника рассказов в нечто большее. Книга читается легко, но заставляет читателя улыбнуться и задуматься, что по нынешним временам уже немало. Книга оформлена рисунками московского поэта и художника Александра Рытова. В книге присутствует нецензурная брань!
Знаете ли вы, как звучат мелодии бакинского двора? А где находится край света? Верите ли в Деда Мороза? Не пытались ли войти дважды в одну реку? Ну, признайтесь же: писали письма кумирам? Если это и многое другое вам интересно, книга современной писательницы Ольги Меклер не оставит вас равнодушными. Автор более двадцати лет живет в Израиле, но попрежнему считает, что выразительнее, чем русский язык, человечество ничего так и не создало, поэтому пишет исключительно на нем. Галерея образов и ситуаций, с которыми читателю предстоит познакомиться, создана на основе реальных жизненных историй, поэтому вы будете искренне смеяться и грустить вместе с героями, наверняка узнаете в ком-то из них своих знакомых, а отложив книгу, задумаетесь о жизненных ценностях, душевных качествах, об ответственности за свои поступки.
Александр Телищев-Ферье – молодой французский археолог – посвящает свою жизнь поиску древнего шумерского города Меде, разрушенного наводнением примерно в IV тысячелетии до н. э. Одновременно с раскопками герой пишет книгу по мотивам расшифрованной им рукописи. Два действия разворачиваются параллельно: в Багдаде 2002–2003 гг., незадолго до вторжения войск НАТО, и во времена Шумерской цивилизации. Два мира существуют как будто в зеркальном отражении, в каждом – своя история, в которой переплетаются любовь, дружба, преданность и жажда наживы, ложь, отчаяние.
Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.
Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.
Это эссе может показаться резким, запальчивым, почти непристойным. Но оно — всего лишь реакция на проповедь опасных иллюзий — будто искусство можно судить по каким-то иным, кроме эстетических, законам. Нельзя. Любой иной суд — кастрация искусства. Оскопленное, оно становится бесплодным…
Эссе «Рефлекс символа», где Гитлер произносит знаменитое: «Чума на оба ваши дома!..», едва ли б появилось, если бы у автора не возникло ощущения, что сведение мира к примитивной символике в конце концов ведет к его краху.