Энрико Карузо: легенда одного голоса - [52]

— Когда я был ребенком, меня не кормили специальным молоком.

— Тебя кормила мать?

— Нет, у матери было мало молока. Она родила кучу детей: двадцать мальчиков и одну девочку. Я был девятнадцатым по счету мальчиком. Одна женщина, графиня, очень благосклон­но относилась к моей матери. У нее умер ребенок, и она очень горевала. Мать обратилась к ней: «У меня нет молока для ма­ленького Энрико. Не могли бы вы кормить моего малыша?» И она кормила меня своим молоком. Может быть, поэтому я от­личаюсь от всех в нашей семье.

Накануне отплытия мы в последний раз вышли прогулять­ся. Энрико сказал, что ему надо зайти в одно место, чтобы уп­латить по счету.

— Пойдем сначала туда. Я не хочу оставаться должником.

Я не знала, что мы пошли к одному из врачей, имевшему рентгеновский аппарат. Врача не застали, и нас принял его мо­лодой ассистент. Мы уже попрощались и уходили, когда тот ос­тановил нас.

— Между прочим, мистер Карузо, ваше ребро уже выросло на полдюйма.

Мое сердце дрогнуло.

— Мое ребро?

То, что произошло потом, нельзя было предотвратить. Мо­лодой врач принес снимки и показал их Энрико. Когда дверь за нами закрылась, Энрико пристально посмотрел на меня.

— Дора! У меня нет ребра!!!

Я взяла его за руку и повела к машине.

— Не вернуться ли нам домой? — сказал он. - У меня нет се­годня желания гулять.

По пути домой он молчал. Я тоже, потому что ничто не смогло бы его утешить. Дома он сразу направился в студию, где Фучито упаковывал ноты.

— Не трудись, Фучито, — сказал он. — Я решил не брать с со­бой ничего.

Он медленно подошел к роялю и осторожно закрыл крышку.

Глава 15

Мы прибыли в Неаполь, когда заходило солнце. Вдали ды­мился Везувий. Рядом с нами стоял Пунцо, глядевший как зача­рованный на свой родной город, освещенный золотым сияни­ем. Во время путешествия он был невероятно рассеян и посто­янно забывал, что ему говорили. На этот раз Энрико вспыхнул.

Ты опять лентяйничаешь, как обычно? Где твоя голова? Ты забыл, что надо работать? Иди и собирай вещи.

Когда он ушел, Энрико сказал:

— Бедный Пунцо. Я купил ему и его жене дом в Неаполе и положил на их имя деньги в банк. Мы никому не скажем, что он был моим слугой, а будем говорить, что он мой ассистент. Пун­цо — гордый человек, а здесь его дом.

Отдохнув несколько дней в Неаполе, мы поплыли через за­лив в Сорренто, где сняли этаж в отеле «Виктория». Энрико очень нравилось, что все комнаты выходили на крытую терра­су с видом на Средиземное море и Неаполь вдали. Рядом с на­шей спальней находилась комната, в которой Энрико отдыхал и смотрел на итальянское небо, по которому так скучал. Гости­ная была обставлена довольно странной мебелью в стиле Людо­вика XVI. В ней стоял большой позолоченный рояль. Мне сна­чала это не понравилось, но когда Энрико объяснил, почему ему нравится эта комната, я изменила свое мнение. Он сказал:

— Эти стулья такие жесткие и неудобные, что те, кто станет приходить к нам, не будут долго задерживаться.

Мы обедали на веранде. Там же Энрико учил Глорию пер­вым итальянским словам и ходьбе. Он отдыхал и спал целую педелю, после чего почувствовал себя настолько хорошо, что решил выйти в сад и даже осмотреть город. Доктор Стелла пре­дупреждал меня, что Энрико ,не следует переутомлять свое сердце. В то же время он советовал не говорить об этом Энри­ко, так как это может задержать выздоровление. Поэтому я не сообщала об этом ни его родственникам, ни друзьям, зная, что они могут проговориться. Он знал только то, что в центре по­следнего разреза есть незаживший участок — не больше була­вочной головки, и каждое утро я смазывала его йодом, а потом перевязывала.

Мы посетили превосходный старый магазин белья. Энрико любил и собирал полотняное белье, и хотя одна из комнат в Синье уже напоминала склад текстиля, мы купили несколько дю­жин прекрасных кружевных скатертей, вышитых монахинями. Он объяснил, что все это полежит до замужества Глории. Насе­ление относилось к нему с не меньшим почтением, чем к кар­диналу. Все улыбались и приветствовали его. Дети робко про­тягивали букеты цветов и отказывались от платы. Каждый день рано утром из Аяно на пароходе привозили горячую грязь. Ма­рио приносил ее на террасу, и Энрико грел руку и пил кофе. Он был убежден, что эго ему поможет. Каждый день мы ходили ку­паться на отмель, где рыбаки оставляли на ночь свои лодки. Иногда они брали нас с собой. Энрико загорел, и рубец на спи­не очень сильно выделялся. Рыбаки часто смотрели на него, но пи о чем не спрашивали.

В отеле мы познакомились с итальянским послом во Фран­ции Романо Авеццаной и его женой американкой Жаклин, а на следующий день Энрико пригласил их на ланч. В то утро мы стояли на террасе и рассматривали пассажиров, прибывших из Неаполя. Особое внимание привлекли двое. Один был высо­ким и худым, с прилизанными седыми волосами и загорелым лицом. Другой — невысоким, но также с длинными волосами и очень громким голосом. Он был одет в полотняную куртку, ру­кава которой выглядели непомерно длинными. Очевидно, они были неаполитанцами, так как жестикулировали всем телом. Я уже приготовилась произнести: «Что это за пугала?», — как вдруг Энрико закричал: